Собрание сочинений. Т.13.

От Арфлера начинался подъем, тянувшийся на три лье вплоть до Сен-Ромена, — самый тяжелый на всей железнодорожной линии. И машинист не сводил глаз с приборов, он весь превратился во внимание, зная, что придется напрячь все силы для того, чтобы одолеть этот подъем, который нелегко взять даже и в хорошую погоду. Не снимая руки с маховика, регулирующего изменение хода, он смотрел на пробегающие мимо телеграфные столбы, стараясь составить себе представление о скорости. Движение поезда сильно замедлилось, «Лизон» тяжело дышала, чувствовалось, что ее снегоочистители встречают все более упорное сопротивление. Жак ногой открыл дверцу топки; клевавший носом кочегар понял его и прибавил угля, чтобы поднять давление. Теперь огонь раскалял дверцу и освещал ноги Жака и Пеке, придавая им какой-то фиолетовый оттенок. Но они не чувствовали его пламенного дыхания, ибо порывы ледяного ветра то и дело налетали на них. По знаку машиниста кочегар открыл поддувало, чтобы усилить тягу. Почти мгновенно стрелка манометра вновь достигла отметки в десять атмосфер, «Лизон» работала теперь в полную силу. Заметив, что уровень воды понижается, Жак вынужден был повернуть маховичок инжектора, хотя это и понижало давление пара. Впрочем, оно скоро опять поднялось, машина храпела и плевалась, как загнанная лошадь, круп ее порывисто вздрагивал, казалось, ее суставы и сухожилия трещат. Машинист теперь обходился с нею грубо, как с постаревшей и обессиленной женщиной, к которой уже не испытывают былой нежности.

— Нипочем этой лентяйке не одолеть подъем! — пробормотал он, стиснув зубы, хотя обыкновенно никогда не разговаривал в пути.

С Пеке даже сон соскочил, и он с удивлением посмотрел на Жака. Чего это машинист взъелся на «Лизон»? Разве она не была все той же доброй, послушной машиной? Ведь она так плавно трогается с места, что вести ее одно удовольствие, в котле всегда высокое давление пара, да к тому же она позволяет сберегать на пути Париж — Гавр десятую часть угля! Когда у машины такие золотники — отлично отрегулированные, не допускающие ни малейшей утечки пара, — можно мириться и с ее недостатками: разве не прощают бережливой и благонравной хозяйке сварливый характер? Спору нет, на нее уходит много смазочного масла. Что ж тут такого? Надо ее смазывать, вот и все!

Жак вне себя от ярости повторял:

— Нипочем ей не одолеть подъем, если ее не смазать.

И машинист сделал то, что ему приходилось делать всего два или три раза в жизни: взял ручную масленку, чтобы смазать паровоз на ходу. Перешагнув через перильца, он поднялся на металлическую площадку и стал медленно огибать котел. Но это было крайне опасное дело: ноги Жака скользили на узкой, мокрой от снега полосе железа, хлопья слепили его, свирепый ветер угрожал смести, как соломинку. «Лизон», тяжело дыша, упорно продолжала свой бег в ночи, прокладывая глубокую борозду в белом покрове, которому не видно было конца. Она несла на своей спине Жака, и при каждом толчке он рисковал сорваться. Достигнув переднего бруса, машинист присел на корточки возле масленки для смазки правого цилиндра; ухватившись рукой за металлический прут, он с огромным трудом наполнил ее маслом. Чтобы смазать левый цилиндр, ему пришлось перебраться на другую сторону паровоза, и он медленно пополз, как насекомое. Когда, совершенно выбившись из сил, Жак возвратился на свой пост, он был очень бледен — он ощутил дыхание смерти.

— Паршивая кляча! — пробормотал он.

Пораженный тем, как грубо машинист обрушился на их «Лизон», Пеке тем не менее не мог отказать себе в удовольствии, по обыкновению, пошутить:

— Надо было мне пойти, уж я-то знаю, как умасливать баб!

Немного разогнав сон, кочегар также занял свой пост и вел теперь наблюдение за левой стороной железнодорожного полотна. Зрение у него было острое, лучше, чем у машиниста. Но снежная буря все заволокла, так что Жак и Пеке, которые наизусть помнили каждый километр пути, теперь с трудом узнавали местность: стальная колея была скрыта снежным покровом, он поглотил, казалось, не только изгороди, но и дома, вокруг простиралась пустынная бесконечная равнина, хаотическое нагромождение белых сугробов, среди которых мчалась, словно закусив удила, обезумевшая «Лизон». Никогда еще машинист и кочегар так отчетливо не ощущали, какие тесные узы братства связывают их: ведь на этом паровозе, пробивавшем себе путь вперед, невзирая на подстерегавшие опасности, они ощущали себя более одинокими, более отрезанными от всего мира, чем узники в темнице, да к тому же их угнетала тяжелая ответственность за жизнь людей, которых они везли.