Собрание сочинений. Т. 17.

Он замолчал, и оба не проронили больше ни слова, проникшись непреодолимой печалью, веявшей от этих стен. Их окутывал полумрак, сырость вызывала дрожь, а вокруг них были ободранные стены и пыльное старье, рассованное по углам. Они снова подумали о том, что, не будь Бернадетты, не совершались бы чудеса, превратившие Лурд в единственный в своем роде город. Ее голос вызвал к жизни чудодейственный источник, забивший из скалы, и Грот засиял свечами. Начались огромные работы, воздвигались новые церкви, громадные лестницы вели прямо в небо, словно чудом вырос новый город с садами, аллеями, набережными, мостами, магазинами, гостиницами. Люди из самых отдаленных мест толпами стекались сюда, а дождь миллионов падал в таком изобилии, что молодой город, казалось, должен был бесконечно разрастись, заполнить всю долину и растянуться до самых гор. Если б не Бернадетта, здесь не было бы никаких необычайных происшествий и старый, безвестный Лурд спал бы вековым сном у подножия замка. Бернадетта была единственной создательницей легенды, а между тем комната, из которой она вышла в тот день, когда перед ней предстала в видении святая дева, эта колыбель чуда, вызвавшего необычайный расцвет края, была заброшена, отдана на съедение червям, превращена в кладовку для хранения лука и старых бочек.

И по контрасту Пьер сразу вспомнил торжество, на котором только что присутствовал в соборе и в Гроте, шумную экзальтированную толпу и Марию, тащившую свою тележку по лестнице вслед за балдахином. Грот сиял. Это была уже не прежняя пещера в дикой скале, где на пустынном берегу потока преклоняла когда-то колена скромная девочка, но богатая, благоустроенная, пылающая свечами часовня, перед которой проходили народы. Шум, свет, поклонение, деньги — все стекалось туда, в Грот, который торжествовал вечную победу. Здесь же, у колыбели чуда, в этой сырой и темной дыре, не было ни души, не горело ни единой свечки, никто не пел, не приносил цветов. Никто не приходил, не преклонял колен, не молился. Лишь несколько сентиментальных посетителей, случайно забредших сюда, взяли себе на память осыпавшиеся под их пальцами кусочки полусгнившей каминной доски. Духовенство понятия не имело об этом скорбном месте, куда должны были бы приходить процессии, чтобы прославлять его. Здесь в холодную ночь, когда бедная девочка лежала вместе с сестрами, в то время как вся семья спала тяжелым сном, у нее в приступе болезни зародились первые мечты; отсюда она вышла, унося с собой безотчетную грезу, которая расцвела у нее в душе ярким днем и так красиво воплотилась в легендарное видение. Никто сюда не приходил, эти ясли, где проросло скромное семя, были забыты, а богатый урожай собирали в блеске пышных церемоний работники, пришедшие в последний час.

Пьер, до слез умиленный трогательной историей, произнес, наконец, вполголоса, как бы подводя в двух словах итог своим размышлениям:

— Это — Вифлеем.

— Да, — ответил Шассень, — это нищенское жилище — средоточие веры, где рождаются новые культы, исполненные страдания и жалости… Иногда я думаю, не лучше ли, чтобы эта комната оставалась такой вот забытой и бедной. Бернадетта от этого ничего не теряет, я, например, люблю ее еще больше, когда захожу сюда на часок.

Он снова помолчал, затем продолжал с возмущением:

— Нет, нет! Это непростительно, людская неблагодарность выводит меня из себя!.. Я уже говорил вам: я убежден, что Бернадетта добровольно ушла в монастырь в Невере. Но если даже никто и не способствовал ее исчезновению, с каким облегчением вздохнули после ее ухода те, кого она здесь стесняла! А ведь эти люди жаждут властвовать и стараются всеми средствами предать ее память забвению… Ах, мой друг, если бы я вам все рассказал!

Понемногу он разговорился и излил перед Пьером то, что накипело у него на сердце.