Собрание сочинений. Т.18. Рим

— Я надеюсь на вашу доброту и справедливость, — робко ответил Пьер дрожащим голосом.

На губах монаха мелькнула слабая улыбка, полная горделивого смирения.

— Не опасайтесь, господь по милости своей всегда наставлял меня в моих скромных трудах. Впрочем, я ничего не решаю, я только простой служитель, которому поручено приводить в порядок дела и подбирать к ним документы. Лишь члены конгрегации, их высокопреосвященства кардиналы, вправе вынести приговор вашей книге… Они, без сомнения, решат ваше дело справедливо, по внушению святого духа, и вам надлежит смиренно покориться их приговору, после того как он будет утвержден его святейшеством.

С этими словами монах встал с места. Пьеру также пришлось подняться. Итак, он услышал от доминиканца почти то же, что и от монсеньера Форнаро, только сказано это было с резкой прямотой, твердо и спокойно. Повсюду он наталкивался на все ту же неведомую силу, на крепко слаженный могучий механизм со множеством зубцов и колес, который грозил раздавить его. Вероятно, его долго еще будут гонять от одного к другому, а он так и не отыщет никогда того человека, который решает за всех и управляет всем по своей воле. Оставалось только покориться.

Все же, прежде чем уйти, Пьер решил еще раз упомянуть имя монсеньера Нани, ибо начал догадываться, каким могуществом тот обладает.

— Прошу извинить меня, что побеспокоил вас напрасно, — сказал он. — Я только последовал доброму совету монсеньера Нани, который соизволил принять во мне участие.

Однако имя это произвело самый неожиданный эффект. Худое лицо отца Данджелиса передернулось, губы вновь искривились едкой, презрительной насмешкой. Он еще больше побледнел, и его умные живые глаза сверкнули.

— Вот как! Вас послал монсеньер Нани… Ну что ж, если вам действительно нужно чье-то покровительство, то бесполезно обращаться к другим, идите к нему самому. Он всемогущ… Ступайте, ступайте к нему.

Вот единственное, что извлек Пьер из этого визита: совет вернуться к тому, кто его послал. Чувствуя, что он теряет почву под ногами, аббат решил возвратиться в палаццо Бокканера, хорошенько подумать, разобраться во всем, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги. Ему тут же пришло на ум спросить совета у дона Виджилио; по счастливой случайности, вечером после ужина он встретил в коридоре секретаря кардинала, когда тот со свечой в руке шел в свою спальню.

— Мне столько нужно вам рассказать! Прошу вас, зайдите ко мне на минуту.

Дон Виджилио сделал ему знак замолчать. Потом испуганно прошептал:

— Вы не заметили на втором этаже аббата Папарелли? Он следит за нами.

Пьер часто встречал в доме кардинальского шлейфоносца, похожего на старую деву в черной юбке, и в нем возбуждала величайшее отвращение его дряблая физиономия и вкрадчивые манеры. Но ему и в голову не приходило его опасаться, и потому он удивился испугу дона Виджилио. Не дожидаясь ответа, секретарь прошел в конец коридора, заглянул за угол и прислушался. Потом, вернувшись обратно на цыпочках, задул свечу и быстро юркнул в комнату соседа.

— Тут мы в безопасности, — прошептал он, плотно затворив дверь. — Только, пожалуйста, пройдемте во вторую комнату. Две стены все-таки надежнее, чем одна.

Пьер поставил лампу на стол, и оба уселись друг против друга в углу скромной спальни с серовато-голубыми обоями, где ветхая, разрозненная мебель, пол без ковра и голые стены наводили уныние. Пьер заметил, что лихорадка треплет несчастного аббата сильнее обычного. Все его тощее тело сотрясалось в ознобе, а черные глаза на изнуренном желтом лице горели лихорадочным огнем.

— Вам нездоровится? — спросил Пьер. — Я не хотел бы утомлять вас.

— Да, я болен, я весь горю. Но это ничего, напротив, я хочу высказаться… Я не могу, я больше не могу! Надо же когда-нибудь облегчить душу.

Хотелось ли ему отвлечься от своего недуга? Или нарушить долгое молчание, освободиться от тайн, которые душили его? Он тотчас же заставил Пьера рассказать о всех хлопотах и встречах последних дней и очень взволновался, узнав, какой прием оказали ему кардинал Сарно, монсеньер Форнаро и отец Данджелис.

— Так я и знал! Так я и знал! Меня ничто больше не удивляет, только обидно и горько за вас! Господи, хоть это и не мое дело, но я просто болею душой, ваши неудачи будят во мне воспоминания о моих собственных несчастьях!.. О кардинале Сарно не стоит и говорить, он занят своим делом, далек от всего, и он никогда никому не помогал. Но Форнаро, ох, уж этот Форнаро!

— Он показался мне весьма любезным, даже благожелательным, — возразил Пьер. — Право же, я думаю, что после нашего разговора он смягчит свой отзыв о книге.