Собрание сочинений. Т.18. Рим

— Это он-то? Да чем ласковее он улыбался, тем беспощаднее будет травить вас. Он проглотит вас без остатка и только разжиреет от такой легкой добычи. О, вы не знаете Форнаро: его манеры обворожительны, но он всегда готов сделать карьеру на чужой беде, всегда готов погубить какого-нибудь беднягу, если может этим угодить высшему начальству! Уж я скорее предпочитаю отца Данджелиса, — это опасный человек, но зато прямой и мужественный, к тому же он обладает выдающимся умом. Правда, он сжег бы вас на костре, как пучок соломы, будь это в его власти… Ах, если бы я посмел вам все сказать, если бы мог провести вас за кулисы этого страшного мира, показать его чудовищное честолюбие, алчность, гнусные интриги, продажность, подлость, предательство, мерзкие преступления!

Видя, что аббат так возбужден, что он весь пылает ненавистью, Пьер попытался добиться от него разъяснений, которые напрасно искал до сих пор.

— Скажите мне только одно: в каком положении мое дело? Когда я вас спрашивал, приехав сюда, вы ответили, что к кардиналу еще ничего не поступало. Но теперь все документы подобраны, и вы с ними ознакомились, не правда ли?.. Кстати, монсеньер Форнаро сообщил мне, что три французских епископа написали донос на мою книгу и потребовали ее осуждения. Три епископа! Возможно ли это?

Дон Виджилио нервно передернул плечами.

— Ах вы наивная душа! — воскликнул он. — Меня скорее удивляет, что их только трое… Да, теперь до нас дошли многие документы по этому делу, — впрочем, я и раньше подозревал, чем вызваны нападки на вашу книгу. А три епископа — это, во-первых, епископ Тарбский, который, вероятно, мстит вам за святых отцов из Лурда, а потом епископы из Пуатье и Эвре, оба — яростные противники кардинала Бержеро и непримиримые ультрамонтаны. На монсеньера Бержеро, как вам известно, косо смотрят в Ватикане, его галликанские идеи и либеральный образ мыслей вызывают здесь сильный гнев… Не допытывайтесь, не ищите дальше, — все дело именно в этом: лурдские монахи весьма влиятельны, они требуют от святейшего отца сурово покарать вас, а заодно кое-кто хочет проучить и кардинала Бержеро за одобрительный отзыв, который он опрометчиво написал, а вы опубликовали в виде предисловия к своей книге… Уже давным-давно, добиваясь запрещения конгрегацией Индекса той или иной книги, прелаты зачастую просто наносят друг другу удары исподтишка. Здесь царит система доносов, а главное — полный произвол. Я мог бы привести факты самые невероятные, назвать книги совершенно безвредные, которые выбирают среди сотни других, чтобы погубить идею или человека, ибо, осуждая автора, почти всегда метят не в него самого, а в кого-то стоящего выше, более влиятельного. Это такое гнездо интриг, злоупотреблений, низких происков и личных счетов, что самый институт конгрегации Индекса разваливается, и даже здесь, среди приближенных папы, уже понимают настоятельную необходимость как можно скорее перестроить всю систему, иначе доверие к Индексу будет окончательно подорвано… Конгрегация упорно держится за неограниченное господство, стремится увековечить свою власть всеми средствами, я это понимаю… Но нельзя же применять нечестные приемы, возмущать всех несправедливостью, бесстыдством и смешным ребячеством!

Пьер слушал дона Виджилио с горестным изумлением. Конечно, заметив во время своего пребывания в Риме, как там почитают и боятся святых отцов лурдского Грота, как они могущественны, благодаря обильным пожертвованиям, поступающим от них престолу св. Петра, он предполагал, что его книгу преследуют по их наущению; он догадывался, что ему приходится расплачиваться за некоторые страницы, где, разоблачая обманы и денежные махинации монахов Грота, он описывал Лурд как отвратительное зрелище, способное уничтожить веру в бога, как постоянный очаг раздоров, которым придет конец лишь в истинно христианской общине грядущих дней. Пьер понимал теперь и то, какой скандал должны были вызвать его религиозные идеи, его откровенная радость по поводу утраты папою светской власти и в особенности злополучное выражение «новая религия», — уже из-за одного этого на него могли ополчиться доносчики. Но больше всего потрясла и огорчила аббата неслыханная несправедливость: оказывается, письмо кардинала Бержеро вменяли тому в вину; осуждая и запрещая книгу Пьера, хотели тем самым нанести удар в спину почтенному пастырю, которого не осмеливались обвинить открыто. Мысль, что из-за него этот святой человек, ревностно преданный делам милосердия, может пострадать, впасть в немилость, жестоко удручала Пьера. И как горько было сознавать, что в основе всех споров и столкновений лежало не чувство любви к обездоленным, а самые низкие страсти — гордость и корысть, честолюбие и алчный эгоизм.