Собрание сочинений. т.2.

Такие разговоры велись часто. Мариус понимал, что г-н де Казалис слишком силен и, вступая с ним в единоборство, они не могут рассчитывать на успех; он сознавал, что при первом же удобном случае бывший депутат сам перейдет в наступление, и хотел сберечь силы для защиты. Мариус мечтал лишь об одном, чтобы дядя мадемуазель Бланш вовсе забыл о существовании Жозефа и Филиппа.

Но были и другие мотивы, заставлявшие его уговаривать брата отказаться от состояния. Мариус боялся, как бы Филипп, став богатым, вновь не натворил глупостей. Кроме того, заветным желанием Мариуса было, чтобы племянник стал простым служащим и жил так же спокойно, как живет он сам. Мариус не представлял себе более завидной участи. Он часто думал: «Жозеф будет беден и счастлив, подобно мне, он тоже найдет свою Фину и познает с ней радости, выпавшие на мою долю». В глубине души Мариус твердо решил не требовать от г-на де Казалиса ни единого су.

Когда Филипп начинал настаивать, Мариус просил его подумать о Бланш. Бедняжка не перенесет нового позора, а ведь г-н де Казалис ни за что не расстанется с тысячным состоянием, не подняв на ноги весь Марсель. Таким образом, Мариус пытался удержать брата от скандала, который мог привести к непоправимым несчастьям.

В конце концов Мариус доказал Филиппу, что мстить и требовать наследства преждевременно. С тех пор жизнь их потекла еще спокойнее. Оставалось одно опасение: г-н де Казалис, несомненно, втайне что-то замышлял, и, страшась его козней, Кайоли еще теснее сплотились для защиты маленького Жозефа.

Наступили первые дни февраля. Мариус успокоился, Филипп, видимо, привык к тихой, размеренной жизни и окончательно избавился от честолюбивых мечтаний. В его поведении не было ничего, внушающего тревогу. Мариус торжествовал: наконец-то он переборол натуру брата. Но вдруг Филипп стал где-то пропадать и по целым дням не показывался в конторе.

Их счастье снова стояло под ударом. Эта мысль приводила Мариуса в содрогание. Он начал следить за братом, пытаясь узнать, где тот бывает, и выяснил, что Филипп состоит членом тайного общества, которое, под влиянием событий в Париже, активно распространяет республиканские идеи. Это открытие несказанно огорчило его. Филипп снова подвергал себя серьезной опасности и давал в руки г-на де Казалиса оружие, которое тот мог использовать самым роковым образом. Но попытка вразумить заговорщика ни к чему не привела.

— Послушай, — возразил Филипп, — я обещал тебе не совершать больше никаких безумств, но не собирался отрекаться от своих убеждений… Наступил час народного мщенья, и с моей стороны было бы бесчестно не трудиться во имя того, что я считаю всеобщим благом.

И он добавил с улыбкой:

Отныне у меня будет лишь одна возлюбленная: имя ее — Свобода.

Тщетно Мариус пытался удержать его вечером подле ребенка. Филипп не хотел ничего слушать, и молодая чета вынуждена была в молчаливом отчаянии наблюдать за крушением своего столь трудно добытого счастья.

Воистину Филипп не был создан для спокойной жизни. Два месяца он еще мог прожить как мирный обыватель, но очень скоро это опротивело ему. Он жаждал сильных ощущений, потрясений и опасностей, поэтому с радостью бросился навстречу буре, которую несла с собой революция. Филипп всегда был человеком действия и пламенным демократом. Озлобленный несчастьем, имея свои счеты с аристократами, он жадно и радостно ухватился за мысль о восстании. К нему вернулась обычная резкость. Возглавив республиканскую партию, Филипп исподтишка побуждал рабочих к мятежу, толкал бедняков на баррикады, о которых давно мечтал.

В пятницу двадцать пятого февраля над Марселем грянул гром: город узнал о свержении Луи-Филиппа и о провозглашении в Париже республики.

Весть о революции взбудоражила все население города. Этот торговый люд, консервативный по самой своей природе, не хотел поступиться ни одним су из накопленных богатств; не имея никаких иных интересов, кроме материальных, он всей душой был предан Орлеанской династии, в течение восемнадцати лет способствовавшей широкому развитию торговли и промышленности. Лучшим правительством марсельцы считали то, которое предоставляло дельцам наибольшую свободу действий. Поэтому их так напугала весть о государственном перевороте, который неизбежно должен был приостановить коммерческие операции и привести к многочисленным банкротствам, подорвав кредит — основу большинства торговых домов города.

Для Марселя установление республики означало коммерческий крах, а следовательно, конец процветанию. Парижские события нанесли марсельцам удар в самое сердце. Большинство жителей тряслось над своим богатством, и лишь у немногих толстосумов при слове «свобода» дрогнули сердца.