Собрание сочинений. т.2.

Комната, в которой предстояло заночевать супругам, была большая, квадратной формы. Обои на стенах давно выцвели; они приобрели ровный грязно-серый цвет, и нарисованные на них некогда цветные веночки совершенно перестали быть видны. Через весь потолок тянулась длинная трещина; сквозь нее сочилась сырость, и по обеим ее сторонам виднелись ржавые пятна, так что грубая, голая штукатурка оказалась из конца в конец пересеченной желтоватой полосой. Пол был выложен большими, покрашенными в кроваво-красный цвет деревянными плитами. Что же до меблировки, то она состояла из пузатого комода с медными ручками, громоздкого шкафа, удивительно узкой двуспальной кровати, круглого стола и стульев. Над кроватью и на окнах висели занавески голубой бумажной ткани с бордюром из белых цветов. На голом мраморе комода стояли часы дутого стекла — одно из тех произведений, которые простодушному зрителю представляются чудом и в крестьянских семьях благоговейно передаются от отца к сыну. Эти часы изображали собой замок с множеством окошек, с висячими галереями и балконами; сквозь окошки можно было разглядеть внутренность — будуары и салоны, где на диванах лежали маленькие куколки. Но главное украшение было припасено для убранства камина; здесь красовались два букета искусственных цветов, заботливо покрытые стеклянными колпаками, дюжина разрозненных чайных чашек, в безупречном порядке поставленных на краю гипсовой полочки; посередине, между букетами, возвышалась удивительная постройка, своего рода монумент, сооруженный из коробок, какие выигрывают на ярмарках, с розовыми пастухами и пастушками на крышках; их тут насчитывалось около дюжины, разных форм и размеров, и все они были очень ловко — маленькие на больших — поставлены одна на другую, так что получился как бы некий мавзолей причудливой архитектуры. Искусство в этой комнате было представлено еще серией картин, повествовавших об истории Пирама и Тисбы; вставленные в узкие черные рамки, покрытые стеклом с зеленоватыми пузырями, эти картины, числом восемь, вытянулись в ряд вдоль стен, образуя на них желтые, синие и красные пятна; краски, лишенные нюансов, яркие и грубые, странным образом оттеняли блеклый цвет обоев; наивный рисунок отличался совершенно деревенским вкусом; внизу каждой картины была длинная надпись, и тому, кто пожелал бы прочесть всю историю целиком, потребовался бы час времени.

Этот номер, который хозяин гостиницы, разостлав под круглым столом шерстяной коврик, считал верхом комфортабельности, источал особый неопределимый запах, свойственный всем меблированным комнатам. Воздух в нем был спертый, отдававший плесенью, слабым запахом старого белья, изношенной материи, отсыревшей пыли. Большая, какая-то обветшалая и холодная, эта комната была похожа на публичную залу, куда заходит множество народа, но никто не оставляет и частицы своего сердца и привычек; в ней была казенная бездушность, уродливая оголенность казарменного общежития. Молодые и старые, мужчины и женщины ложились на одну ночь в эту узкую постель, остававшуюся холодной, как скамья в передней. Быть может, много горя, много радостей было пережито здесь за несколько часов, но комната ничего не сохранила от тех слез и смеха, что мимоходом прошумели в ней. Ее пошлость, ее мрак и молчание были полны какой-то постыдной печали, той беспросветной печали, которой проникнуты спальни продажных женщин, где весь квартал походя расточает поцелуи. Поискав, вы нашли бы в чашке на камине палочку фиксатуара, забытую смазливым приказчиком, а позади другой чашки — несколько шпилек, поддерживавших шиньон случайно залетевшей в Мант дамы из Латинского квартала.

Гийому мечталось уединение более уютное, пристанище более достойное. На миг он пришел в отчаяние при виде этой гнусной комнаты; но выбора не было, и все-таки он нашел, что искал: незнакомое жилище, темное захолустье, куда никто не явится смущать его покой. Мало-помалу он оправился и в конце концов даже улыбнулся при мысли, что они покинули свой дом в Нуароде, чтобы заночевать в подобной конуре. Он сел у камина и привлек к себе на колени Мадлену, которая по-прежнему подставляла ноги огню, уйдя в свои мысли, не видя ничего вокруг себя.

— Ты утомилась, моя бедная Мадлена? — ласково спросил он.

— Нет, — ответила она. — Я озябла, пока мы шли сюда. Прежде чем лечь в постель, я погрею ноги.

Ее пробирала дрожь. Сама того не желая, она все время думала о нищенке, бежавшей следом за их экипажем.

— Ты не очень на меня сердишься, что я привез тебя сюда? — снова спросил Гийом. — Конечно, спать мы будем плохо, но зато уедем пораньше утром… Мне нравится в этой комнате. А тебе разве не приятно, что кругом так тихо и спокойно?

Не ответив на вопрос, она прошептала:

— Меня напугала эта женщина на дороге… Она так злобно смотрела на меня…

— Боже мой, ты еще совсем ребенок! — воскликнул муж. — То ты боялась Женевьевы, а теперь тебя пугает какая-то нищенка. Однако же обычно ты вовсе не трусиха… Будь уверена, эта женщина уже преспокойно спит себе в какой-нибудь канаве.