Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Физики поднаторели —
выполнили программу,
солнечные батареи
от солнца работают прямо.

А Гезиод задолго
до современной науки
только от солнца работал,
а также мы, его внуки.

Солнце, вёдро, счастье —
вот источники тока,
питающие все чаще
поэтов нашего толка.

Но мы и от гнева — можем,
и от печали — будем.
И все-таки книги вложим
в походные сумки людям.

Мы — от льгот и от тягот
вдоль вселенной несемся,
а батареи могут
только от солнца.

«Пишите как следует…»

Пишите как следует:
из толпоголосого говора,
учтите, что ведают
толковников умные головы:
и старого Даля,
и нового Ушакова,
все то, что издали, —
толковники очень толковы.

Но более слушайте
не книжную речь, а живую.
То слово,
что чашей пошло вкруговую.
Судью — в приговоре
и стороны — в договоре.
И просто людей
в простом бытовом разговоре.

Из канцелярита —
руды, осужденной неправильно,
немало нарыто.
Немало потом и наплавлено.

Я — за варваризмы
и кланяюсь низко хорошему,
что Западом в наши
словесные нивы заброшено.
Я за архаизмы.
За летопись!
                 И — за машинопись.
Словесную вязь
я люблю и словесную живопись.
Деяния,
ранее
не получившие звания,
сдержавши дыхание,
ждут нашего именования.

А для этого потребуется очень много слов.

СЭМ СИМКИН

Сэму Симкину — хорошо,
долгоносой и юной пташке,
смехачу в ковбойской рубашке.

Года два в Ленинграде жил,
года два — в Калининграде.
Почему? Романтики ради.

— Я романтик! — смеется Сэм.
Блещут белые зубы Сэма.
И какое-то доброе семя
зарывается в душу мне.
И когда я стихи читаю,
я ошибок его — не считаю.

— Я — поэт? — хохочет опять.
— Ты пока стажер на поэта.
У тебя еще нет билета.

Нет билета, а деньги есть.
Ты чужие стихи поучишь
и билет, конечно, получишь.

Сэм смеется: — Денег-то нет!
Десять лет, как живу без денег.
И не то чтобы я бездельник.

Я рыбачил. Я и грузил.
И стихи, говорят, удаются.
Только деньги мне не даются.

Снова хохот. Без всяких причин.
— Что ты, Симкин, с луны свалился?
— Я неделю назад — женился!

О КНИГЕ «ПАМЯТЬ»

Мало было строчек у меня:
тыщи полторы. Быть может — две.
Все как есть держал я в голове.

Скоростных баллад лихой набор!
Место действия — была война.
Время действия — опять война.

В каждой — тридцать строчек про войну,
про ранения и про бои.
Средства выражения — мои.

Говорили: непохож! Хорош —
этого никто не говорил.
Собственную кашу я варил.

Свой рецепт, своя вода, своя крупа.
Говорили, чересчур крута.
Как грибник, свои я знал места.

Собственную жилу промывал.
Личный штамп имел. Свое клеймо.
Ежели дерьмо — мое дерьмо.

К ДИСКУССИИ ОБ АНДРЕЕ РУБЛЕВЕ