Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Били Мейерхольда — ежедневно,
он же только головой качал
вяло, а не гневно.
В голосе утратился металл.

Жизнь всю жизнь ему казалась театром.

Режиссер был властен, словно бог.
Раньше был он сильным, ловким, тертым.
А теперь он ничего не мог.

Жизнь, которая почти прошла

под морской прибой аплодисментов,
стала вдруг под занавес пошла,
коротка, в масштабе сантиметров.

Как-то добивали старика,

заседали, били, нападали.
Эта цель казалась так легка:
бабы из рогаток попадали.

Расскажу про, может быть, последнюю

режиссерскую находку.
Пользуюсь писательскою сплетнею.
Шла очередная сходка.

Слово попросила Зивельчинская.

Слово в ту эпоху было дело.
Тощей и дешевой зубочисткою
эта дева старая глядела.

Сбросив шубку жестом элегантным,

руки не забыв горе воздеть,
шла к трибуне смерти делегатка,
юбку позабывшая надеть.

Шла она в лиловых трикотиновых,

в продававшихся тогда штанах.
В душном зале, в волнах никотиновых
смех звучал активнее, чем страх.

Смех звучал, звучал, звучал,

видя ту сиреневую гадость.
А для Мейерхольда означал
этот случай маленькую радость.

— Существо, — сказал старик, —

среднего, по-видимому, рода.
Говорит от имени народа.
К этому я, собственно, привык.

Но народ из двух родов —

женского и плюс к тому мужского —
состоит, и существа такого
нет меж наших сел и городов,

быть не может.

                      — Существо, — он повторял,
Мейерхольд, Всеволод Эмильич,
и язвительнейший взор вперял
в эту растерявшуюся мелочь.

Двадцать лет прошло — и ничего,

встречу в клубе эту старушонку,
сразу вспомню
                        бешено и звонко
сказанное слово: существо.

ДОВЕРИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

— А на что вы согласны?
— На все.
— А на что вы способны?
— На многое.
— И на то, что ужасно?
— Да.
— То, что подло и злобно?
— Конечно.

От решимости вот такой,

раздирающей смело действительность,
предпочтешь и вялый покой,
и ничтожную нерешительность.

— Как же так на все до конца?

— Это нам проще простого.
— И отца?
— Если надо — отца.
— Сына?
— Да хоть духа святого.

«Было право на труд и на отдых…»