Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Как убивали мою бабку?
Мою бабку убивали так:
утром к зданию горбанка
подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города,
легкие
              от годовалого голода,
бледные
                  от предсмертной тоски,
пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
бодро теснили старух, стариков
и повели, котелками бряцая,
за город повели,
                             далеко.

А бабка, маленькая словно атом,
семидесятилетняя бабка моя
крыла немцев,
ругала матом,
кричала немцам о том, где я.
Она кричала: — Мой внук на фронте,
вы только посмейте,
только троньте!
Слышите,
              наша пальба слышна! —

Бабка плакала, и кричала,
и шла.
            Опять начинала сначала кричать.
Из каждого окна
шумели Ивановны и Андреевны,
плакали Сидоровны и Петровны:
— Держись, Полина Матвеевна!
Кричи на них. Иди ровно! —
Они шумели:
                   — Ой, що робыть
з отым нимцем, нашим ворогом! —
Поэтому бабку решили убить,
пока еще проходили городом.

Пуля взметнула волоса.
Выпала седенькая коса,
и бабка наземь упала.
Так она и пропала.

«Все слабели, бабы — не слабели…»

О. Ф. Берггольц

Все слабели, бабы — не слабели, —
в глад и мор, войну и суховей
молча колыхали колыбели,
сберегая наших сыновей.

Бабы были лучше, были чище
и не предали девичьих снов
ради хлеба, ради этой пищи,
ради орденов или обнов,—

с женотделов и до ранней старости,
через все страдания земли
на плечах, согбенных от усталости,
красные косынки пронесли.

«Полиция исходит из простого…»

Николе Вапцарову

Полиция исходит из простого
и вечного. Пример: любовь к семье.
И только опираясь на сие,
выходит на широкие просторы.

Полиция учена и мудра.
И знает: человек — комочек праха.
И невысокий бугорок добра
полузасыпан в нем пургою страха.

Мне кажется, что человек разбит
в полиции на клетки и участки.
Нажмут — и человека ознобит,
еще нажмут — и сердце бьется чаще.

Я думаю, задолго до врача
и до ученых, их трактатов ранних,
нагих и теплых по полу влача,
все органы и члены
                              знал охранник.

Но прах не заметается пургой,
а лагерная пыль заносит плаху.
И человек,
                     не этот, так другой,
встает превыше ужаса и страха.

«В бесплацкартном, некупированном…»

В бесплацкартном, некупированном
беспокойно спит пассажир,
словно в городе оккупированном —
узелок под бок подложив.

Вроде кражи почти повывелись,
все разбойнички — заключены.
Спи и только смотри не вывались,
пересматривай лучше сны.

Все же собранный он
                                   и сведенный,
сжатый, словно пальцы в кулак,
спит, как будто секретные сведения
заключает его узелок.

Освещение, отопление:
бесплацкартный вагон — не плох.
Но остаточные явления
предыдущих длинных эпох
затенили ему улыбку.

Спит как будто бы на войне.
Нервно спит,
                    как будто ошибку
совершить
                     боится во сне.

ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ