Собрание сочинений. т.2.

Элен де Рие, которая чаще всего сопровождала мужа во время его визитов в Нуарод, было уже за сорок. Это была маленькая кругленькая женщина, бесцветная блондинка, к своему огромному огорчению начавшая полнеть. Вообразите себе куклу, которая начала стариться. У этой жеманной ребячливой куколки был в запасе целый арсенал капризных гримасок, взглядов, улыбок; она пользовалась своим лицом, как превосходным инструментом, небесная гармония которого должна соблазнить весь мир; ее физиономия ни минуты не оставалась в покое, она то опускала головку с томным видом, то поднимала взор к небу, стараясь придать ему страсть и поэзию, то вертела головой, то сонно покачивала ею, в зависимости от того, нужно ли ей было нападать или защищаться. Она упорно сражалась с возрастом, который заставлял ее толстеть и покрываться морщинами; она воображала, что становится моложе, растираясь всевозможными косметическими мазями и туалетными маслами, затягиваясь в корсеты, которые душили ее. Но все это еще были просто смешные черточки, однако у милой дамы имелись и пороки. Она считала своего мужа неотесанным простаком, за которого она вышла замуж, чтобы как-то устроиться в этом мире. Она полагала, что ее вполне можно извинить за то, что она никогда его не любила. «Попробуйте-ка объясниться в любви человеку, который вас не слышит», — иногда говорила она своим близким друзьям. И она изображала из себя женщину несчастную и непонятую. На самом же деле она находила утешение, щедро себя вознаграждая за все: не желая, чтобы пропадали впустую любовные фразы, которые она не могла сказать г-ну де Рие, она обращала их к тем, у кого был хороший слух. Обычно она брала себе в любовники молодых людей весьма нежного и деликатного возраста, от восемнадцати до двадцати лет, самое большее. Ее вкусам маленькой девочки, которую она из себя разыгрывала, отвечали юнцы с гладкими розовыми щечками, от них, казалось, еще пахло молоком. Если бы она осмелилась, то с удовольствием развращала бы учеников коллежа, которые ей попадались; в ее страсти к мальчикам была какая-то жажда постыдных наслаждений, потребность обучать пороку, и она вкушала странное удовольствие, отдаваясь неуверенным объятиям еще слабых рук. Она была неженкой; она любила робкие поцелуи, когда губы чуть касаются лица, не прижимаясь к нему. Ее всегда можно было встретить в обществе пяти или шести юношей; она прятала их под кроватью, в шкафах, всюду, где только было возможно. Она чувствовала себя счастливой, если возле ее юбки вертелось полдюжины покорных любовников. Она быстро раскусывала их и меняла каждые две недели. Кружась в вечном любовном обновлении, она напоминала наставницу пансиона, окруженную своими учениками. У нее никогда не было недостатка в обожателях, она раздобывала их где угодно, отыскивала в толпе глупых юнцов, мечтающих иметь любовницей замужнюю и уже немолодую женщину. Ее сорок лет, смешные манеры маленькой девочки, ее белое жирное и какое-то бесцветное тело — все, что заставило бы отвернуться от нее зрелого мужчину, таило в себе непобедимую привлекательность для шестнадцатилетних шалопаев.

В глазах своего мужа Элен была весьма любопытным маленьким механизмом. Он женился на ней в минуту скуки. Он выгнал бы ее из дому на следующий же день, если бы не полагал, что она не заслуживает даже его гнева. Неутомимая работа лица этой кокетки доставляла ему живейшее наслаждение; он старался отыскать тайные колесики, которые приводили в движение глаза и губы этого механизма. Ее бледное лицо, покрытое румянами, ни на минуту не оставалось в покое; когда он следил за всей этой быстрой и безмолвной для него игрой — хлопаньем ресниц, поджиманием губ, — ему казалось, что перед ним лицо какого-то унылого комика. Наблюдая в течение долгого времени за своей женой, г-н де Рие в конце концов пришел к убеждению, что человечество состоит из тупых и злых марионеток. Исследуя морщины этой стареющей куколки, он обнаруживал за всеми ее гримасами подлость и глупость, что заставляло его смотреть на жену, как на скотину, которую следовало бы стегать кнутом. Он предпочитал развлекаться тем, что изучал ее и презирал. Он относился к ней, как к домашнему животному; ее пороки оставляли его таким же равнодушным, как мяуканье мартовской кошки; считая, что его честь не может быть запятнана постыдным поведением подобного создания, он с великолепным пренебрежением и холодной иронией смотрел, как на забавное зрелище, на эту вереницу юнцов, проходивших через комнату его жены. Можно было подумать, что, выставляя напоказ свое презрение к людям, свое отрицание всякой добродетели, он развлекается — с такой терпимостью сносил он всю ту грязь, которая гнездилась под его крышей, — казалось, он принимает разврат и прелюбодеяние, как вещи обычные и естественные. Его молчание, его жестокая насмешливая улыбка говорили: «Мир — это гнусная яма, где царит распутство; но я попал в нее и вынужден здесь жить».