Собрание сочинений. т.2.

Ее гордая душа постоянно страдала бы от унижений и тревог, которые несет с собой прелюбодеяние; ей как воздух необходимы были покой и уважение, она хотела иметь право высоко держать голову. Глядя на Элен, она думала о том, какой страх должна испытывать эта женщина, пряча в своей постели любовника. Мадлена была слишком холодна, чтобы понять жгучие радости, которые доставляет страсть; она видела лишь неизбежные страдания: страх и стыд перед мужем, поцелуи любовника, часто таящие в себе горечь, тревожную жизнь, течение которой ежечасно нарушают ласки и гнев обоих мужчин. Ее честная натура никогда не примирилась бы с подобным существованием, со всей этой ложью и трусостью; она взбунтовалась бы, едва испытав первые волнения. Лишь слабохарактерные или физически слабые люди сгибаются под ударами судьбы и начинают даже находить особое сладострастное удовольствие в томительной тревоге, убаюкивающей их. Глядя на полное, накрашенное лицо Элен, Мадлена думала: «Если только я когда-нибудь изменю Гийому, я покончу с собой».

Четыре лета подряд гости наезжали в Нуарод. Отец Тибурция не позволил сыну уехать из Ветея и заставил его поступить в учение к адвокату; юноша был вне себя от бешенства, что не может последовать за своей любовницей в Париж. Его горе так растрогало Элен, что зимой она несколько раз приезжала в деревню; весной, после разлуки, она с еще большей страстью бросалась в объятия Тибурция, все сильнее привязывалась к нему; другие любовники уже не могли ее удовлетворить. Тибурций же начинал испытывать к ней неизъяснимое отвращение. Как-то в декабре, когда она явилась в Ветей, ему вдруг неудержимо захотелось порвать с ней, настолько живы были в его памяти ее омерзительные поцелуи; он приходил в отчаяние оттого, что не мог извлечь никакой пользы из их отношений. Четырехлетняя бесполезная связь с женщиной, которая скорее годилась ему в матери, приводила молодого человека в ярость; он с огромным удовольствием в один прекрасный день порвал бы с Элен, избив и грубо оскорбив ее. К счастью, бывшему скотопромышленнику пришла в голову блестящая мысль умереть от удара. А через две недели юный Руйяр, больше чем когда-либо исполненный нежности и почтения, вместе с Элен уехал в Париж. Г-н де Рие не уставал следить за парочкой из-под полуопущенных век.

Когда супруги де Рие не бывали в Нуароде, в долгие зимние вечера Гийом и Мадлена оставались одни с Женевьевой. Она была равноправным членом семьи, ела с ними за одним столом, находилась в тех же комнатах. Ей исполнилось уже девяносто лет; все тот же мрачный фанатизм владел ее умом; держалась она по-прежнему прямо, но с годами стала еще более сухой и угловатой; нос ее еще больше заострился, рот запал, резкие морщины придавали этому суровому лицу, на котором залегли глубокие тени, сходство с какой-то зловещей маской. По вечерам, окончив работу, она устраивалась в той же комнате, что и молодые супруги; она брала свою библию с железными застежками, открывала ее и при неярком свете лампы начинала негромко и заунывно читать. Она читала так целыми часами, и лишь шелест переворачиваемых страниц прерывал ее монотонный и глухой голос. В тишине казалось, что она служит панихиду по умершему, ее неумолчные сетования напоминали однообразный рокот волн. Просторная комната содрогалась от ее бормотаний, чудилось, будто скрытые полумраком невидимые уста шепчут эти слова.

Порой по вечерам, когда Мадлена улавливала отдельные фразы из того, что читала Женевьева, ее вдруг охватывал тайный страх. Старуха обычно выбирала самые мрачные страницы Ветхого завета, кровавые, вселяющие ужас рассказы, которые вдохновляли ее и придавали ее голосу сдержанную страстность. Со злорадством говорила она о гневе и ревности жестокого, не знающего жалости бога, бога пророков, — единственного, которого она признавала; он беспощадно подавлял всех своей волей, его карающая десница поражала все живое и мертвое на земле. Дойдя до стихов, повествующих об убийстве и пожаре, Женевьева нарочно произносила их медленно, дабы насладиться всеми ужасами адских мук, раскатами грома неумолимого небесного суда. Она читала свою большую библию, и перед глазами ее возникал дрожащий, повергнутый к ногам своего властелина Израиль, она чувствовала, как все ее тело сотрясается от того самого священного трепета, который испытали иудеи, она забывалась и всхлипывала, ощущая на своих плечах раскаленные капли дождя, обрушившегося на Содом. Порой она сопровождала свое чтение зловещими изречениями; она судила так же строго, как сам Иегова, ее не знающий пощады фанатизм с наслаждением низвергал в преисподнюю грешников. Наказывать, убивать и жечь виновных казалось ей святой обязанностью, так как в ее глазах бог был палачом, бичующим нечестивцев.