Собрание сочинений. т.2.

Гийом смотрел на нее не отрываясь. Незаметно для себя он откинул голову на спинку кресла и прикрыл веки, как бы задремав, но в то же время не сводил глаз с Мадлены. Он весь погрузился в созерцание этого полуголого существа, крепкое, упитанное тело которого не возбуждало в нем ничего, кроме мучительной тревоги; желания он не испытывал, ее поза казалась ему непристойной, а черты — черствыми и огрубевшими, какие бывают у пресыщенных женщин. Огонь, сбоку освещавший ее лицо, наложил на него темные тени, казавшиеся еще более темными оттого, что выпуклости лба и носа были ярко освещены; черты выделялись резко, и вся физиономия, неподвижная и как бы застывшая, приобрела выражение жестокости. Вдоль щек до самого подбородка тянулись еще не высохшие после дождя тяжелые, рыжие, прямые пряди, обрамляя лицо двумя строгими линиями. Эта холодная маска, лоб покойницы, эти серые глаза и красные, не смягченные улыбкой губы вызывали в молодом человеке неприятное удивление. Он не узнавал этого лица, которое привык видеть таким веселым и простодушным. Перед ним предстало как бы новое существо, и он вопрошал каждую черточку, стараясь прочесть по ней мысли, так неузнаваемо преобразившие молодую женщину. Когда его взгляд случайно спускался ниже, на грудь и голые ноги, он с каким-то ужасом смотрел, как пляшет на них желтый свет огня. Кожа приобретала оттенок червонного золота, и временами было похоже, будто она покрывается пятнами крови, быстро сбегающими по округлостям грудей и колеи, то исчезая, то опять появляясь, чтобы вновь окрасить эту гладкую и нежную кожу.

Мадлена склонилась над камином и, не отдавая себе отчета, принялась задумчиво помешивать угли. Она долго сидела так, согнувшись, лицом близко к огню. Ее широкий пеньюар, нигде не застегнутый, спустился с плеч до середины спины.

И тогда, при виде этой могучей наготы, у Гийома болезненно сжалось сердце. Он смотрел на мягкие и смелые очертания открытой груди, на волнистую линию наклоненной шеи и покатых плеч и, следуя далее вдоль выгиба спины и вокруг тела, возвращался взглядом наверх, под руку, к тому месту, где в тени подмышки розовел кусочек груди. Белизна кожи, молочная белизна рыжих женщин, подчеркивала черноту родинки, которая была на шее у Мадлены. Он с болью задержался на этой родинке, столько раз целованной им. Эти плавные изгибы восхитительного тела, эта нежная плоть с перламутровыми переливами прелестнейших красок невыразимой тоской терзала его грудь. В глубине его затуманенного сознания пробуждались картины прошлого, но не внезапными вспышками памяти, а как медленно ворочавшиеся бесформенные массы. Состояние полусна, в котором он находился, заставляло его сто раз мысленно повторять одну и ту же фразу. Он наяву переживал гнетущий кошмар, от которого никак не мог освободиться. Он думал о пяти годах любви и обладания Мадленой, о блаженных ночах, когда он засыпал на ее белой груди; он вспоминал сладость объятий и поцелуев, которыми они обменивались. Когда-то он отдавался ей всецело, он был воплощенная нежность и безграничное доверие; мысль, что, быть может, он составляет не все для этой женщины, ему никогда не приходила в голову, ибо ему самому ничего не нужно было, кроме нее, и, когда она убаюкивала его на своей груди, для него переставал существовать весь мир. А теперь его грызло страшное сомнение: он вновь видел, как целует эти атласные плечи, чувствовал, как вздрагивает под его губами эта кожа, и спрашивал себя с ужасом, только ли его губы вызывали эту дрожь и не была ли тогда Мадлена разгорячена воспоминаниями и не трепетала ли еще от ласк другого? Ведь он-то отдался ей целомудренным, он не мог примешивать к своему нынешнему сладострастию вечно живые ощущения сладострастия прошедшего; но Мадлена не была невинна, как он; без сомнения, при его касаниях она испытывала то же волнение, какое дал ей испытать ее первый любовник. Конечно же, в его объятиях она думала об этом человеке, и Гийом доходил до мысли, что, может быть, она ощущала чудовищное удовольствие, вызывая в памяти наслаждения прошлого, чтобы усилить наслаждения настоящие. Какой гнусный и жестокий обман! В то время как он считал себя супругом и единственно любимым, на самом деле он был лишь случайным прохожим, губы которого всего-навсего оживляли сладкий жар еще не остывших прежних поцелуев. Кто знает? Возможно, эта женщина ежечасно обманывала его с призраком; она пользовалась им, как инструментом, томные вздохи которого напоминают ей знакомые мелодии; он, Гийом, исчезал для нее, она мысленно соединялась с тем, невидимым, это ему она выказывала благодарность за долгие часы сладострастья. Эта подлая комедия тянулась четыре года. В продолжение четырех лет он, сам того не зная, играл унизительную роль; он дал украсть свое сердце, украсть свое тело. Под влиянием кошмара поддавшись круговороту этих мыслей, этих постыдных вымыслов, Гийом с гадливостью разглядывал наготу молодой женщины. Ему казалось, будто на ее груди и на белых плечах он замечает отвратительные пятна, несмываемые и кровоточащие ссадины.