Собрание сочинений. Т. 22. Истина

При первых же словах дочери г-жа Дюпарк попыталась гневным движением ее прервать. Но, вероятно, она ощутила дыхание смерти, почувствовала ее величие, и ее смутил крик, вырвавшийся в последний час у жалкого, порабощенного существа, в чьей душе проснулись наконец живые чувства любви и справедливости, — и она не произнесла ни звука. Некоторое время все четыре женщины молчали, охваченные острой тоской.

Представительниц четырех поколений роднило семейное сходство: высокий рост, удлиненный овал, крупноватый нос. У семидесятивосьмилетней г-жи Дюпарк была тяжелая челюсть, изборожденное глубокими морщинами лицо высохло и пожелтело от долгих молитвенных бдений; г-жа Бертеро была не такой тощей и угловатой, в пятьдесят пять лет, несмотря на болезнь, ее бледное грустное лицо еще сохраняло следы былого счастья, утрата которого повергла ее в безысходную печаль. Дочь и внучка этих угрюмых черноволосых женщин, Женевьева унаследовала от отца более утонченные черты, белокурые волосы, живой, пылкий нрав и в тридцать семь лет сохранила свое очарование; Луизе минуло семнадцать лет, она была вся в отца: темные, отливавшие золотом волосы, высокий лоб, большие глаза, пламенный и честный взгляд. Внутренний мир женщин, представительниц этой семьи, менялся с каждым поколением: бабка, душой и телом покорная раба церкви, стала в ее руках орудием обмана и насилия; дочь ее также принадлежала церкви, но томилась и жестоко страдала, познав земное счастье; внучка, последняя жертва католицизма, переживала отчаянную душевную борьбу, глубокий внутренний разлад: то ее манило призрачное мистическое блаженство, то пробуждалась в ней живая, подлинная любовь супруги и матери; а правнучка, освобожденная наконец от деспотизма священника, была воспитана по законам природы, под благотворными лучами солнца, юная, сильная, счастливая.

Тихим голосом, медленно роняя слова, г-жа Бертеро продолжала:

— Послушай, Женевьева, как только меня не станет, скорей уходи, уходи отсюда… Мое несчастье началось с той минуты, как я потеряла твоего отца. Он обожал меня, и только с ним я жила настоящей жизнью. Я часто упрекаю себя, что недостаточно ценила свое счастье, и поняла, что я потеряла, когда, овдовев, очутилась здесь, меня уже никто не любил, и я была оторвана от мира… Ах, в этом доме меня пронизывал ледяной холод, мрак и безмолвие день за днем убивали меня, а я была так глупа и труслива, что даже не смела открыть окно, вдохнуть живую жизнь!

Неподвижно и молча слушала г-жа Дюпарк признания дочери. Но на ее последние горькие слова она невольно возразила:

— Я не могу запретить тебе говорить, дочь моя, но если ты хочешь исповедоваться, не лучше ли позвать отца Теодоза?.. Если ты не хотела всецело принадлежать богу, зачем ты искала приюта в моем доме? Ведь ты знала, что здесь найдешь только бога.

— Я исповедовалась и не отойду в вечность без соборования, — тихо отвечала умирающая, — я всецело принадлежу богу, теперь я принадлежу ему одному… Я так страдала после смерти мужа и никогда не раскаивалась в том, что поселилась здесь. Куда бы я пошла? Другого убежища я не имела, я была глубоко преданна религии, мне и в голову не приходило искать счастья в другом месте. Так должна была сложиться моя жизнь… Но я вижу, какую пытку переживает моя дочь; она свободна, у нее есть муж, который ее обожает, и я не хочу, чтобы она повторила мою горькую судьбу, похоронила бы себя заживо в этой могиле, где я угасала в медленной агонии. Слышишь ты меня, слышишь, дочь моя?

Она протягивала бледные, худые руки о трогательной мольбой, и Женевьева с волнением наблюдала, как на пороге смерти в сердце матери пробуждалась любовь; вся в слезах, она бросилась на колени перед умирающей.

— Мама, ты надрываешь мне душу! Не мучайся за меня: ведь мы все хотим одного — хоть немного скрасить твои последние часы, умоляю тебя, не отчаивайся так!

Но волнение г-жи Бертеро все возрастало. Она сжала руками голову дочери и пристально глядела ей в глаза.

— Выслушай же меня, Женевьева… Я спокойно и радостно умру, если буду уверена, что ты уйдешь отсюда и избегнешь моей горькой судьбы. Не откажи мне в этом последнем утешении, дай мне торжественное обещание… Слышишь, я буду твердить все об одном, пока у меня еще есть силы… Спасайся из этого дома, где царит ложь и смерть, вернись к покинутому мужу, верни ему детей. Любите друг друга всем существом своим. В этой любви жизнь, истина, счастье… Умоляю тебя, дочь моя, обещай, поклянись, что ты исполнишь мою последнюю просьбу!

Потрясенная Женевьева не могла выговорить ни слова, ее душили слезы, тогда больная обратилась к Луизе, в горестном молчанье стоявшей на коленях возле кушетки:

— Помоги же мне, дорогая внучка. Я знаю твой образ мыслей. Я видела, как ты старалась вернуть мать к покинутой семье. Ты маленькая фея, умница ты у нас, ты так старалась внести хоть крупицу мира в наш дом… Пусть твоя мама обещает мне. Скажи ей, что она доставит мне огромную радость, если вновь обретет счастье!

Луиза проговорила сквозь слезы, целуя руки больной: