Собрание сочинений. Т. 22. Истина

— Бабушка, дорогая бабушка, какая ты хорошая, как я тебя люблю!.. Мама будет помнить твое последнее желанье. Она проверит себя и поступит, как подскажет ей сердце.

Госпожа Дюпарк словно окаменела. Лишь глаза гневно сверкали на застывшем, морщинистом лице. Но чем больше она сдерживалась, боясь взволновать умирающую, тем сильней кипела в ней ярость. Наконец она разразилась:

— Замолчите же вы наконец! Перестаньте кощунствовать и оскорблять бога, всем вам гореть в геенне огненной!.. Замолчите, ни слова больше! Или я здесь не хозяйка, не старшая? У тебя, дочь моя, наверно, болезнь помрачила рассудок, ты, внучка, одержима бесом и до сих пор не могла изгнать его, несмотря на покаяние и молитву; и ты, правнучка, тоже стремишься к гибели, но с тобой я еще расправлюсь, как только руки у меня будут развязаны… Молчите, своим существованием вы обязаны мне, я родила вас! Я здесь приказываю, и если вы не будете повиноваться, то совершите смертный грех!

Старуха словно выросла, грозно протянув руку, она заклинала их именем своего гневного и мстительного бога. Но дочь, чувствуя себя уже свободной от земных уз, несмотря на запрет, осмелилась вновь заговорить:

— Двадцать с лишним лет я повиновалась тебе, мама, двадцать с лишним лет я молчала и таила свои страданья, и если бы не пришел мой смертный час, я по своему малодушию, быть может, продолжала бы молчать… Но больше нет сил терпеть. Все, что я выстрадала, все, что осталось невысказанным, терзало бы меня и в могиле… Я не хочу умирать с ужасной тяжестью на сердце… Без конца буду я повторять: дочь моя, умоляю, умоляю, обещай мне!

Вне себя от ярости, г-жа Дюпарк крикнула:

— Женевьева, я, твоя бабушка, запрещаю тебе говорить!

При виде отчаяния матери, которая, изнемогая в мучительной борьбе, уткнулась лицом в одеяло больной, Луиза позволила себе осторожно, но решительно вмешаться:

— Бабушка так больна, ее надо пожалеть. Бедная мама и без того страдает, разве можно ее терзать!.. Пусть каждый поступает, как велит ему совесть!

Женевьева, потрясенная кротким мужеством дочери, пока не вмешалась г-жа Дюпарк, поспешно сказала, исступленно целуя мать:

— Мама, мама, успокойся, ты больше не будешь мучиться из-за меня… Обещаю тебе сделать все, что подскажет любовь к тебе… Да, да, ты права, истина только в любви и добре.

Лицо г-жи Бертеро озарилось неземной улыбкой, она прижала дочь к груди и в изнеможении откинулась на подушки. Г-жа Дюпарк грозно нахмурилась. Между тем стемнело, окно было открыто, в чистом небе загорались первые звезды. Глубокая тишина по-прежнему царила на площади Капуцинов, лишь изредка доносился детский смех. В торжественном безмолвии, казалось, повеяло дыханием смерти; но вот упрямая старуха, слепая и глухая ко всему, снова заговорила:

Я отрекаюсь от вас, у меня больше нет дочери, внучки и правнучки. Вы увлекаете друг друга в бездну, вы навеки погибли! Я отрекаюсь от вас, как отрекся от вас господь!

Она вышла, хлопнув дверью. А три женщины, прижавшись друг к другу, долго плакали горькими, облегчавшими душу слезами.

Два дня спустя г-жа Бертеро скончалась, как добрая католичка. На похоронах все обратили внимание на суровый вид г-жи Дюпарк; она была в глубоком трауре. Сопровождала ее только Луиза; Женевьева, не выдержав нервного потрясения, снова заболела. Три дня пролежала она в постели, лицом к стене, не откликаясь на зов, безучастная ко всему, даже Луиза не могла добиться от нее ни слова. Трудно описать ее мучения, она жалобно стонала, внезапно разражалась рыданиями, Когда г-жа Дюпарк поднималась в комнату внучки и часами убеждала ее покаяться, вымолить у бога прощение, у Женевьевы усиливались припадки, она громко кричала и билась в судорогах. Видя, какой мучительный кризис переживает мать, Луиза решила оберегать ее от этих вторжений, она заперлась с ней в комнате и, как верный страж, не впускала никого.

Развязка наступила на четвертый день после похорон г-жи Бертеро. Одна Пелажи проникала в комнату больной, оказывая необходимые услуги. Пелажи минуло шестьдесят; с годами она исхудала, ее хмурое лицо с большим носом и тонкими губами высохло, как у мумии. Она всем надоела нескончаемым ворчанием, даже г-же Дюпарк приходилось выслушивать ее дерзости; она выживала всех служанок, которых хозяйка нанимала ей в помощь. Но г-жа Дюпарк не хотела расстаться с Пелажи, ей нравилось иметь под рукой эту верную рабу, которой она помыкала, удовлетворяя свое властолюбие. Пелажи шпионила по приказанию хозяйки и исполняла самые низкие ее желания, а г-жа Дюпарк вынуждена была сносить злобные выходки служанки; естественно, в доме создавалась невыносимая атмосфера.

Утром, забрав после завтрака посуду из комнаты Женевьевы, Пелажи в полной растерянности прибежала к г-же Дюпарк.

— А вы знаете, сударыня, что наверху-то делается? Ведь они укладываются.

— Обе?

— Да, сударыня. Укладываются в открытую, барышня выносит из своей комнаты белье целыми стоиками… Да вы поднимитесь, дверь открыта настежь.