Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

Естественно, салоны вели к академиям. Здесь дух, царивший в литературе, расцветал пышным цветом риторики. Освободившись от светского влияния, от необходимости угождать знатным дамам, литература стала по преимуществу грамматической и риторической, теперь писателей прежде всего занимали вопросы традиции, всякого рода правила и рецепты. Стоит послушать, как Сент-Бев, человек независимого ума, говорит об Академии: он все еще придает ей первостепенное значение и негодует, как благонамеренный служащий, который отправился к себе в канцелярию и остался недоволен поведением и деятельностью своих коллег. Многие писатели с удовольствием посещали заседания и там до хрипоты спорили о значении слов, бранились, переливая из пустого в порожнее, клялись именами древних оракулов. Спорщики огорошивали друг друга греческими или латинскими изречениями, они, как на пиршество, шли в стены Академии, этого сборища педантов, где бушевала взаимная злоба и зависть, где разгорались ничтожные сражения и одерживались ничтожные победы. Пожалуй, ни в одной дворницкой не бывает столько потасовок, сколько их бывало в стенах Академии. На протяжении двух веков государственные деятели, отрешенные от власти, желчные поэты, взбесившиеся от тщеславия, люди, прочитавшие целые библиотеки и напичканные книжной премудростью, приходили сюда в поисках утешения и иллюзорной славы: они яростно доказывали свои мнимые достоинства, но публика оставалась к ним равнодушной.

Если попытаться создать неприкрашенную историю Академии, используя для этого частные письма академиков, где они высказывали истинную правду, то получится совершенно невероятная герои-комическая поэма о мужском монастыре, погрязшем в ребяческой гордости и на редкость мелочных занятиях. Дух, царивший в литературе, сохранялся в этом «ковчеге завета» и был неотделим от пересудов, которые вызывают у нас сегодня снисходительную улыбку. В этом смысле чтение трудов Сент-Бева просто незаменимо; кроме того, он сообщает нам весьма ценные сведения о положении писателя в салонах, еще существовавших в начале нашего века. Критик очень гордится тем, что его принимают вельможи. Он обнажает перед ними голову, он преисполнен почтения, он отлично знает свое место и признает их превосходство над собой. Он безропотно принимает социальную иерархию, которую сам же будет осмеивать и философски опровергать, едва только выйдет за порог и очутится на улице; но, будучи в салоне, в окружении знатных дам, находясь рядом со вчерашним или завтрашним министром, он почитает нужным изгибаться в почтительном поклоне, как будто все еще нуждается в покровительстве этих людей, как будто трудится единственно ради них; ему льстит их учтивое обращение, его прельщает аристократическая среда, ему мнится, что она облагораживает допущенного сюда литератора. Во всем этом следует видеть остатки низкопоклонства, тягу к изысканности и завидной уравновешенности людей из хорошего общества. Сент-Бев не чувствовал за собой целой нации, которой он был обязан признанием своего таланта и своей подлинной известностью.

Словом, дух, царивший в литературе минувших веков, можно определить так: это — изящная словесность, где нет даже тени научного исследования. Это — чистая литература, которая зиждется на следующем главном философском положении: человеческая душа совершенно не связана с телом и как бы парит над ним; отправляясь от этой непреложной догмы, писатели, создавая свои творения, интересовались по-настоящему только вопросами грамматики и риторики. Поэтому в салонах и в академиях уделяли столько внимания языку, требовали произведений гармонических и уравновешенных и не скупились на красивые фразы, рассуждая о характерах и чувствах персонажей в согласии с канонами метафизики той эпохи. Человек и природа оставались абстракциями, писатели видели свое предназначение не в том, чтобы высказывать правду о людях и окружающей их среде, а в том, чтобы описывать их, следуя установленным правилам, создавать как можно более величественные типы. Никто не снисходит до описания отдельной личности, даже комедиографы, — они создают настоящие шедевры, но в рамках все тех же канонов. Здесь мы еще очень далеки от того времени, когда станут изучать отдельные факты, анатомировать особые случаи, собирать, классифицировать, систематизировать документы. Пока задача сводилась только к тому, чтобы воссоздавать картину изысканного общества, писать лишь такие произведения, где это общество находило бы привычный ему язык, учтивость, игру оттенков и всевозможные намеки, — словом, жизнь, сотканную из полупризнаний и всяческих условностей.