Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Как видишь, твои упреки ничуть меня не обидели. Ты сказал, что я человек своего времени, — это правда, и я благодарен тебе за нее. Нет, я не драпируюсь в свое невежество, как испанский нищий в свой рваный плащ; нет, я не думаю, что Мюссе, подобно мне, не знал французского и правил правописания; я был бы самонадеянным дураком, если бы думал так. Напротив, я давно собираюсь основательно изучить грамматику, историю и т. д. Но ученый дурак глупее, чем дурак невежда, и если я глуп, то пусть уж моя глупость лучше будет невежественной, нежели ученой. К тому же науки — не мое дело; это тяжелый груз, и нелегко взвалить его себе на плечи. Повторяю, все мои честолюбивые стремления сводятся к тому, чтобы выучить грамматику и историю. А что мне делать со всем прочим? Не знаю. Лучше все извлекать из собственной головы, чем одалживаться у других.

Что касается твоих постоянных упреков в том, что я не люблю классиков, то они совершенно не заслужены. Я не раз говорил тебе, что восхищаюсь этими господами, ибо люблю прекрасное повсюду, где его нахожу. Иногда я даже читаю их и хожу смотреть их пьесы. Ты обвиняешь меня в пристрастии к системе, но это неверно — нет менее систематичного ума, чем мой; вот почему я не терплю педантов, и этот твой упрек, — я бы скорее назвал его похвалой, — я полностью заслужил.

Ты обвиняешь меня в том, что у меня нет хладнокровия, здравого смысла и благоразумия. Понятия весьма растяжимые, и я не очень хорошо их понимаю. Впрочем, отсылаю тебя к тому, что я уже сказал выше о наших поэтах.

Затем ты оставляешь в стороне поэта и обращаешься к человеку. Ты обвиняешь меня в том, что у меня нет мужества посмотреть в глаза реальной жизни и что я не умею создать себе такое положение, о котором мог бы говорить открыто. Мой бедный друг, ты рассуждаешь, как ребенок. Реальная жизнь — да ведь для тебя это пустые слова! Где мог ты встретиться с ней, столкнуться с ней, сидя в четырех стенах лицея? Ведь, позавтракав утром, ты знаешь, что у тебя есть хлеб на ужин, ведь ты прямо идешь к вполне осуществимой цели, и мечта давно уже не уводит тебя в сторону. Реальная жизнь! Да, я-то знаю ее, и не тебе говорить мне о ней. Ты похож на того слепца, который пытался показывать дорогу своему спутнику — обладателю пары хороших, зрячих глаз. Впрочем, надо ли сердиться на тебя? Ведь ты можешь судить обо мне только по моим письмам, только по этим дорогим для меня письмам, в которых я мечтаю, в которых живу. Ты ничего не знаешь о происходящей во мне внутренней борьбе, о решении, которое я собираюсь принять. Весельчак, поэт — вот каким видите меня вы, друзья мои, а человек до сих пор прятался от вас, — быть может, из самолюбия, быть может, по другим причинам. Тебе, лучшему моему другу, тебе и Сезанну, я когда-нибудь расскажу все, но верьте оба, что я не тот беспечный юноша, каким вы меня считаете, что я принимаю решение, лишь хорошенько его обдумав, что реальная жизнь отнимает у меня весь мой день и я мечтаю лишь тогда, когда мне хочется немного отдохнуть. Впрочем, не скрою от тебя, что если я и хочу добиться положения, то единственно для того, чтобы позволить себе вволю помечтать. Рано или поздно, но я вернусь к поэзии; я жажду одного — иметь возможность отдаться ей, не будучи никому в тягость, имея верный кусок хлеба и стакан воды. Ты пишешь о ложной славе поэтов, ты называешь их безумцами, кричишь, что не будешь так глуп, как они, и не согласишься умирать на чердаке ради похвалы толпы. В одном из моих писем я уже сказал тебе одну вещь, которая должна бы удержать тебя от повторения этой кощунственной мысли. Неужели ты думаешь, что поэт работает только ради славы? Неужели ты думаешь, что его песнь вызвана лишь этим побуждением? Нет, он берется за свою лиру лишь тогда, когда он один, когда он забывает об окружающем мире и живет в мире духовном. В этом его жизнь, — зачем же насмехаться, зачем обвинять его в безумии? Он ответит тебе, что ты не понимаешь его, что ты не поэт, и будет прав. Хочу быть счастливым — постоянно твердишь ты. Да ведь все хотят быть счастливыми, черт возьми! У тебя свой идеал счастья, у поэта — свой, каждый идет туда, куда зовет его бог, и трус тот, кто, жалуясь на трудности дороги, не хочет идти дальше.

Различие во взглядах не может, разумеется, ослабить нашей дружбы. Ты хорошо меня знаешь, и тебе известно, что я — все, что угодно, только не самонадеянный хвастун. Я знаю, чего хочу, и никогда не стремился вставать в позу. Если я оспариваю некоторые положения твоего последнего письма, то вовсе не потому, что твоя критика кажется мне слишком суровой. Напротив, ты мне льстишь — называешь меня поэтом, а я — всего лишь бедный мечтатель. Мы по-разному смотрим на Жизнь, но я говорю с тобой откровенно, как друг, не боясь тебя обидеть, так как уверен, что ты не отнесешь мою откровенность за счет раздражения.