Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Оставим в стороне раз и навсегда достопочтенного г-на Дюверди. Он меня не знает, как и я не знаю его; мы с ним никогда не будем знать друг друга — это в порядке вещей. Но сейчас против меня выступает другое лицо, г-н Русс, адвокат и академик. И тут дело принимает оскорбительный для меня характер, с чем я никак не могу примириться. Поскольку нет судебной инстанции, куда можно было бы апеллировать по такому поводу, мне приходится самому дать оценку всему происходящему.

Вы обратили внимание, какие замечательные люди предъявляют мне иск? Мой адвокат с чрезвычайным тактом, — за что я ему весьма признателен, — превознес моих противников до небес. Он пустил в ход все мыслимые формулы вежливости: г-н Дюверди — умнейший и симпатичнейший человек; г-н Русс — личность, преисполненная всяческих достоинств, в некотором роде исключительная. И только я оказался бог знает кем. Меня честят на чем свет стоит, подвергают сомнению даже мою порядочность. Будь я убийцей, обо мне и то отзывались бы с большей снисходительностью. Г-н Русс, поначалу державший себя как человек вежливый, постепенно вошел в раж и облил меня грязью с головы до ног.

Итак, вот какой оборот приняло дело. По простоте душевной я использовал в своем романе фамилию Дюверди, не причинив этим ее обладателю ни малейшего ущерба; я не совершил даже проступка, который преследовался бы законом. А когда я не отступил перед угрозой судебного процесса, считая нужным решить этот вопрос кардинально, является адвокат и без всякого повода обрушивается на все, созданное мною за пятнадцать лет, выставляет меня на посмешище перед публикой, чернит и поносит меня, — только для того, чтоб выкарабкаться из обреченного на провал дела. И меня же обвиняют в намерении причинить зло ближнему своему! Меня же упрекают в неуважении к чужому достоинству! И это называется правосудием!

Поведение г-на Русса объясняется просто. Он понял, что почва ускользает у него из-под ног; вопрос о правонарушении отпал, в чем он сам вынужден был сознаться, и ему осталось лишь укрыться за выдумкой, которая поистине была бы поразительной новинкой в юриспруденции: что, дескать, одни фамилии могут быть использованы писателями, другие — нет. И вот, сознательно отставив принципиальный вопрос, он накинулся на меня лично; все дело свелось к моей персоне; я оказался не то выше, не то ниже закона, понимайте, как хотите. Г-н Русс заявил, что некоторые привилегированные авторы, такие, как гг. Сандо и Фейе, его коллеги по Академии, вправе брать фамилии для своих героев из действительной жизни, в то время как я, поступая точно так же, совершаю тем самым тягчайшее преступление. Одним словом, благодаря ловкой подтасовке на скамье подсудимых оказались мои произведения.

Дело, что называется, шито белыми нитками. Нет ничего проще, успех обеспечен. Ни «Западня», ни «Нана» не имеют никакого отношения к процессу, тем не менее их сюда притягивают за волосы. Все, что я высказывал за последние пятнадцать лет в пылу литературной борьбы, недобросовестно обращается против меня. Подхватываются гадости, распространяемые на мой счет продажной прессой, повторяются ходячие сплетни. Заходят еще дальше, стараются натравить на меня буржуазию, вбивают в голову стоящим у власти буржуа такую мыслишку: «Вы разрешили сказать правду о народе, о проститутках; что ж, теперь вы разрешите сказать правду и о вас самих?» И самое гнусное, — используют трибуну суда, чтобы восстановить против меня судейское сословие; уверяют, что я намерен выставить в черном свете своего Дюверди, ибо он «мало того что буржуа, но еще и юрист». Можно ли удивляться, что дело, представленное подобным образом, задевает судей за живое, что они считают себя оскорбленными?

Обратимся к нравственной стороне романа, поскольку на этом необычном процессе суд вершится не над чем иным, как над моими якобы безнравственными произведениями.

Я думал, что иду во Дворец правосудия лишь уточнить правовой вопрос; но не тут-то было; происходит неожиданный поворот, и меня стараются убедить, будто я писатель, которого тянет на грязь. Поскольку адвокат г-на Дюверди не может предъявить обвинения в том, что его клиенту нанесен хотя бы малейший ущерб, поскольку до сих пор у персонажа, чье имя он просит меня изменить, он не сумел обнаружить ни одной черты, способной задеть самолюбие даже в высшей степени обидчивого человека, он обрушивается на все произведение в целом. И как он это делает, боже правый!