Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Не далее как сегодня утром я читал статью Анри Дюамеля, который бранит меня за то, что я вывел в романе женщину, работающую в шахте. Однако он же сам пишет, что до 1874 года такие случаи имели место во Франции, равно как они имеют место и по сию пору в Бельгии. А если так, то почему я не мог использовать жизненный факт для нужд моей драмы, тем более что действие романа развертывается в 1866–1869 годах? Правда, г-н Дюамель утверждает, будто «Жерминаль» описывает на самом деле не прошлое, а настоящее, будто изображенная мною стачка — это стачка, разразившаяся в прошлом году в Анзене. Но это глубочайшее заблуждение: у меня ясно написано, что я изобразил в обобщенном виде кровавые события, омрачившие последние годы Империи, в частности, стачки, случившиеся около 1869 года в Обене и Ла-Рикамари. Чтобы убедиться, достаточно перелистать газеты той поры. Впрочем, поскольку г-н Дюамель не оспаривает самого факта, что в 1868 году двести женщин еще спускались в шахты, мне кажется, я, во всяком случае, имел право опустить туда одну женщину в 1866-м.

То же можно сказать и о заработной плате. Ведь действие происходит в последние годы Империи, да еще во время промышленного кризиса. Я утверждаю, что тогда шахтерам платили именно столько, сколько сказано в романе, и тому у меня есть точные доказательства, которые я не привожу здесь лишь за недостатком места.

И, наконец, — пресловутое обвинение в том, что я изобразил шахтеров как скопище пьяниц и развратников. Г-н Дюамель защищает опрятность жилищ и чистоту нравов в шахтерских поселках. Что ж, я могу лишь отослать его к моей книге. Там ясно сказано, что за редкими исключениями шахтерские дома содержались с типично фламандской опрятностью. Вот что можно ответить на упрек, будто я сгустил краски и изобразил шахтеров намного грязнее, чем они есть.

Что же касается ужасающей скученности и испорченности нравов, проистекающей из самих условий существования, то я сказал то, что сказал, а именно, что из десяти девиц шесть выходили замуж за своих любовников, лишь став матерями; кроме того, я сказал, что в половине случаев, когда в дом брали постояльца, «нахлебника», семья в конце концов превращалась в супружество втроем. Такова правда, которую я утверждал и продолжаю утверждать. И пусть мои критики не пытаются опровергнуть ее сентиментальными разглагольствованиями — пусть лучше почитают статистику да поездят по шахтам: тогда можно будет судить, так ли уж я очернил действительность.

Увы, я еще приукрасил ее. День, когда мы решимся сказать себе всю правду об окружающей нас нищете — о тех страданиях и о том нравственном падении, которые она с собой несет, — этот день будет началом ее конца. Меня обвиняют в том, что я дал волю своему разнузданному воображению и преднамеренно оболгал людей, чья участь исторгла у меня слезы. Любое из обвинений я могу опровергнуть фактами. Зачем бы я стал клеветать на обездоленных? Единственное, к чему я стремился, это показать их такими, какими их делает наше общество, и тем вызвать такой взрыв сострадания, пробудить такую жажду справедливости, чтобы Франция перестала наконец уступать домогательствам кучки честолюбивых политиканов и позаботилась о здоровье и благосостоянии своих сыновей и дочерей.

Искренне Ваш.

ГЮСТАВУ ЖЕФФРУА

Медан, 22 июля 1885 г.

Вы очень любезны, дорогой собрат, и я хочу выразить Вам искреннюю признательность за Вашу великолепную статью обо мне. Именно благодаря такой критике, как Ваша, дружественной и проницательной, читатели получат верное представление о моих книгах — ведь несмотря на то, что о них исписаны горы бумаги, в широкой публике обо мне все еще ходят легенды.

Вы, думается мне, правы в том отношении, что главное в моих романах — это моя особая философия бытия. Моя заслуга в том, что я указал на место человека среди прочих тварей, ибо он тоже порождение земли и до сих пор подвластен всякому воздействию окружающего мира; в самом же человеке я указал на место мозга среди прочих органов, так как убежден, что мысль представляет собой всего лишь одну из функций материи. Пресловутая «психология» есть лишь некая отвлеченность; в лучшем случае — узкая область человеческой психики.

Огромнейшее Вам спасибо за то, что Вы показали все это в моем творчестве. Меня очень тронули теплота и сердечность, которые я ощутил между строк в обеих Ваших статьях. Еще раз примите мою глубокую благодарность.

Искренне Ваш.

АНРИ СЕАРУ

Медан, 11 ноября 1885 г.

Спасибо, дружище! Сегодня утром я получил газеты, которые Вы мне послали; мне, право, совестно, что я Вам причинил столько хлопот.