Собрание сочинений. Т. 3. Буря

— Вы только не обижайтесь, хозяин. Разве я что просил у них? Сами навязали, прямо силком: «Тебе полагается, ты батрак, и так далее… Бери, раз дают». Я ведь не гонялся за этими хорошими участками. С меня хватило бы и одной пурвиеты где-нибудь на краю поля, картошку посадить. На что мне столько земли?

Вилде для виду сделал сердитое лицо:

— Что вам со мной разговаривать? Теперь ваша власть. Делите мою шкуру, как вздумаете.

Вышколенному за долгие годы батраку становилось прямо не по себе, когда на него сердился хозяин.

— Погодите, хозяин, я кое-что придумал. Кабы вы выслушали… Разве нельзя сделать так: пусть эти тридцать пурвиет будут записаны на меня, а мы оставим все как было. Вам лучше знать, что делать с урожаем. Я буду работать, как прежде работал, и знать про это никто не будет.

— Гм… — сразу подобрев, промычал Вилде. — Я подумаю.

— И налогов меньше платить придется. Пусть их приходят, проверяют.

— Совесть у тебя как-никак имеется, Бумбиер, — сказал хозяин. — Но, гляди, держи язык за зубами. Никто не должен знать, что мы того… На работы я тебя больше посылать не буду. Если что надо спросить, приходи ко мне сам, лишь бы люди ничего не знали.

Тяжело было хозяину первые дни, — даже прикрикнуть не на кого. К домику батраков ему и подходить не хотелось, таким вызывающим и смелым взглядом встречал его Пургайлис. Только когда на дороге попадался Бумбиер и вблизи не было людей, хозяин мог отвести душу: «Поди сгреби картофельную ботву, наколи дров… Почини изгородь возле хлева… Что я, каждую малость должен показывать?»

Когда удавалось хорошенько пробрать Бумбиера, у Вилде сразу легчало на сердце. В общем-то ничего почти не изменилось. Из-за десяти гектаров не стоило расстраиваться, и если папаша Вилде весь багровел при встречах с Пургайлисом и долго косился ему вслед, то потому лишь, что были затронуты его права собственника. Затронут принцип. Кулацкое сердце Вилде не могло ни забыть, ни простить. Нет, он никогда не простит Пургайлису.

2

Старый Вилде не мог уснуть. До его слуха доносился каждый шорох со двора, звук шагов, хлопанье дверей, дробный стук дождевых капель в оконные стекла. Тревожные мысли проносились в его голове. Как унять расходившееся сердце, когда видишь, что с тобой поступают несправедливо, а ты не смеешь ответить на это, как хотелось бы! Грудь распирает от накопившейся злобы, и такая она едкая, горькая, что готов схватить всех их за горло и трясти, до тех пор трясти, пока они не упадут перед тобой! И чтобы все это видели! Но нет, надо терпеть, молчать и делать веселое лицо, ибо сила не на твоей стороне.

Долго так не выдержишь. От одной мысли, что это останется навсегда, — десять лет жизни долой.

Герман тоже хорош… заделался уездным агрономом, исполняет все, что велят большевики. Будто и не воспитывался на традициях крепкой крестьянской семьи, будто и не он был строгим командиром айзсаргов, будто он не знает, как покрикивать на всю эту мелкоту. «Для того ли я учил тебя, Герман, чтобы теперь мне одному пришлось отстаивать честь семьи, честь сословия? Мягкотелыми вы стали, расчетливыми людишками, всего боитесь. А я вот не боюсь. Я все сделаю, и вы еще у меня поучитесь. Это я говорю, простой мужик Екаб Вилде. Я с ними повоюю, они еще узнают, какие у меня когти!»

— Эмма, Эмм… — Вилде приотворил дверь в кухню и тихо позвал жену. — Собери чего-нибудь на скорую руку.

— Куда опять? — спросила жена.

— У меня дела в волостном правлении. Надо съездить пораньше, пока народу меньше. Там ведь теперь всегда полным-полно этих гнид.

Он выпил кружку цикорного кофе, съел пару яиц, потом обул новые сапоги, надел брезентовый балахон, чтобы не промокнуть в дороге. До волостного правления было около двух километров, но хозяину не пристало идти пешком. Бумбиер запряг выездную лошадь и помог Вилде усесться в рессорную бричку. Всю дорогу Вилде заставлял лошадь идти легкой рысью. Когда красивая лакированная бричка въехала во двор волостного правления, предутренние сумерки еще не рассеялись и писарь Каупинь, выглянув в окно, не сразу узнал прибывшего. Он вышел на крыльцо и крикнул:

— Кто так рано пожаловал?

Вилде оставил лошадь у коновязи и пошел к дому. Низенький, толстый, с бычьей, в складках, шеей и маленькими черными усиками, Каупинь стоял на крыльце, словно страж, охраняющий границы волости. Узнав Вилде, он сразу стал любезнее:

— Господин Вилде? Что это в такую рань поднялись? Мы только что начинаем шевелиться. Не случилось ли чего?

— Доброе утро, господин писарь, — поздоровался с ним Вилде. — Надо с вами кое о чем поговорить. Позже, когда съедется народ, к вам не подступишься.

— Заходите, — пригласил Каупинь. — В доме, правда, еще не убрано, но если уж так рано приехали в гости, не обессудьте. Хе-хе-хе!

Мадам Каупинь торопливо приглаживала раскосматившиеся волосы и виновато улыбалась:

— А мы только что со сна… Проходите в залу… Я сейчас…

В кухне на плите шипело сало. По запаху Вилде определил, что к завтраку пекут оладьи. Каупинь был большим любителем покушать.