Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

Российскую державу начало раскачивать изнутри. Стихийные штормы вставали из низин и колебали большой государственный герб. Он кряхтел и качался, с трудом удерживая равновесие под напором горячих динамитных вихрей. Позолота кусками осыпалась с него, обнажая под горностаем порфиры вопиющую непристойность и разрушение.

В начале двадцатого века воссозданный для продолжения «Drang nach Sden»[27] черноморский флот едва не похоронил империю. Как погребальный факел, над синевой Эвксинского Понта в течение недели полыхал красный флаг на стеньге «Потемкина-Таврического», и от одинокого гула единственного залпа его орудий треснули точеные ножки императорского трона на другом полюсе империи, в багровой твердыне Зимнего дворца.

Но рулевые монархии, в последний раз, сумели выправить на курсе накренившийся и зачерпнувший бортом государственный корабль, кинув наступающей буржуазии подачку призрачного парламентаризма, и разбили нависавший смерч революции на мелкие струйки.

Воцарился последний мир. Красный огненный факел угас в чужой гавани Констанцы под визг скрипок в румынских кабаках. В севастопольской твердыне, обескровленной казнями и каторгой, водворилось угрюмое спокойствие.

Благодарная буржуазия, заняв кресла в Таврическом дворце, приняла от монархии как долг чести вопрос о проливах и Византии. Он вошел в ее плоть и кровь, он стал для нее жизненным вопросом империи, и Государственная дума сама подняла вопрос о расширении и усилении военно-морской мощи России на берегах Черного моря, вопреки даже мнению Морского генерального штаба, считавшего, что в первую очередь должна быть выполнена судостроительная программа Балтики, проблема обороны столицы. Рынки Малой Азии были приманкой, на которую клевал русский буржуа, помещик и фабрикант. Золотой блеск крестов на святой Софии был духовной приманкой для русского интеллигента, богоискателя и духовидца. Все вместе называлось исторической миссией страны и славянства. Руссы в третий раз собирались креститься в Византии золотом, рентой и акциями.

И, как одинокий, но еще способный укусить клык в расшатанной челюсти империи, свисающей в море массивом Тавриды, белел и грозился на низком оранжевом мысе, устремленном к Босфору, херсонесский маяк.

* * *

За маяком, за пятью бухтами: Херсонесской, Камышовой, Казачьей, Стрелецкой, Карантинной, за линиями фортов и батарей, на высоком взгорбье скалы лежит город величия — Севастополь. Единственный, неповторимый, не похожий ни на какой другой город.

Скала высится над бухтой каменным корпусом трехдечного корабля. Прихотливые домики, в балкончиках, выступах, террасках, лепятся по скале, как корабельные надстройки, вышки, мостики, адмиральские балконы. Над ними сухим очерком уходит в головокружительную синюю высоту сигнальная мачта штаба черноморского флота, днем пестреющая яркими цветами флажков, ночью мерцающая желтыми искрами клотиковой сигнализации.

Две главные улицы города — Екатерининская и Нахимовская — лежат глубоко внизу у моря, вымощенные ровными плитками, гладкие и шлифованные, как настил верхней палубы. Узкие рельсы трамвая похожи на рельсы для минных тележек, проходящие по палубам миноносцев.

И, в довершение сходства с кораблем, из верхней части города от мачты, от башен, жители спускаются вниз не по улицам, а по трапам. Десятки узеньких крутых каменных лестничек-трапов сбегают по склонам холма к морю, как сбегают трапы на корабле с марсов, ростр, спардека, боевых мостиков.

Твердыня Черноморского флота, южный оплот империи, должна походить на свои корабли. Севастополь — город-корабль. Кораблем он вплывает в опьяняющую голубизну вод, в дрожащие изумруды отблесков, гордый, сверкая белизной домов, как новым холстом парусов, чистый и надраенный неутомимым солнцем.

Два основных цвета полновластно владычествуют над ним. Синий и белый.

Синее небо, синее море. Белые полногрудые облака, белая оторочка рассыпчатой пены у берега бухты. Белый камень домов, синие густые тени от них. Выбеленные солнцем, продраенные голиками палубы кораблей с тоненькой черной дратвой пазов; синеватые от блеска, от игры водных бликов, шаровые корпуса, тяжело окунающие броню в зеленоватую глубь. Белые кителя, белая кость, наверху, на мостиках, на шканцах; синяя роба машинных команд глубоко внизу, в жарких стальных недрах кораблей.

И над всем этим, на стеньгах, на кормовых флагштоках, на тонком острие штабной мачты, на катерах и шлюпках, бороздящих бухту, — символ величия и славы, штандарт доблести, белое полотнище, рассекаемое косым синим крестом.

Вытягиваясь по ветру, сухо трепеща и шелестя складками, с восьми утра до заката вьется над Севастополем, над флотом, андреевский флаг. Как огромный конверт, заклеенный полосками орденской ленты, он прячет в своих складках пятьдесят тысяч человеческих жизней, скованных стальными цепями дисциплины и морского устава. В нем наглухо запечатаны раздирающие противоречия, смертельная вражда и ненависть, разделяющая лакированный уют офицерских кают и краснодеревную роскошь адмиральских салонов от убогой тесноты и затхлости командных палуб.