Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

Кострецов вздохнул. Хорошо хоть на время оторваться от корабля. Пусть и призрачная, а все же на баркасе свобода. Здесь он хозяин и командир, ему доверена забота о шлюпке. Хочет — положит руль вправо, хочет — влево.

И, точно обрадовавшись своей власти, Кострецов прикрикнул на гребцов, подражая тону боцмана Ищенко:

— Ну, что размякли, коблы! Навались, ребятки, веселее.

Баркас пошел ходче, заворачивая в Южную бухту.

У мясного пакгауза задержались долго. Мясо запоздали привезти с бойни. У стенки под пакгаузом скопились гребные суда с кораблей, образовав пробку. Когда наконец около часу дня доставили мясо, началась толчея. Каждый торопился скорее получить и погрузиться. Старшины переругались, прочный, добротный мат заколыхал воздух.

Кострецов, небрежно развалясь на банке, спокойно ждал конца перебранки. Торопиться было некуда. Корабль в море, пусть дураки спешат вперед батька в пекло, а пока можно погреться на солнышке, прогреть кости после железной сырости кубрика. Он даже отпустил гребцов сбегать в соседнюю кофейную, оставив, на всякий несчастный случай, нескольких человек, тоже дремавших на банках.

И только когда все шлюпки, нагруженные провизией, расползлись от пакгауза, он послал людей за мясом. Погрузившись, пересек бухту.

На пристани под минной башней дожидавшийся уже с ящиками доверенный буфетчика морского собрания встретил его руганью. Но Кострецов не стерпел.

Доверенный был вольнонаемный, шпак, и Кострецов не мог снести от такого шибздика унижения флотского звания.

— Не важная птица — не сдохнешь, — отрезал он и, в ответ на угрозу пожаловаться буфетчику, крепко, с вариациями и в рифму, обложил доверенного.

— Прими ящики по счету. Некогда мне. И так смок, вас дожидаючись. Грузите сами, идолы, а меня буфетчик ждет, — снизил тон доверенный. — Вот одиннадцать ящиков, а бутылки тут перечислены в фактуре.

Он сунул Кострецову листок и скрылся с пристани.

Низкий разрывающий рев родился где-то сбоку и пронесся над рейдом.

— Ого, ребята. Наша сирена. Вертаются. Грузи скорее!

Гребцы поволокли ящики в баркас. В сосновых коробках глухо позванивало стекло. Кострецов увидел, как у матросов заблестели глаза.

— Чур не шалить, братцы. Я же в ответе.

Загребной Данильченко оскалил белый частокол зубов.

— Э, Никит, шо за бида. Чи не може буты такой оказии, щоб сронить який не будь ящик. Для офицерни хватит.

— Брось, брось, Данильченко, — уже испуганно сказал Кострецов. — Вы ж меня подведете под беду. Знаете ревизора.

Кострецов в самом деле испугался. Несколько бутылок вина не бог весть какая важность, когда в кают-компании всегда море разливанное для офицерского стола. Но если эти бутылки пропадут — налицо кража. За все ответит старшина. Как пить дать можно попасть в «святые».

— А винцо лихое, — прищурился один из гребцов, разглядывая сквозь щель ящика бутылку. — Чего написано, не разберешь. Не по-нашему. Видать, почище нашей сивухи.

— Для охвицерского пуза робили, — отозвался Данильченко. — В их кишка деликатная, тонкости ей треба.

Матросы жадно и угрюмо смотрели на бутылку, блестевшую на солнце.

«Разохотились, черти. Не иначе, как сопрут», — подумал Кострецов, и, несмотря на жару, по спине у него прошел холодок. Но забеспокоившийся мозг нашел неожиданный выход из положения.

— Не трожьте, ребята, я вас богом прошу. А коли хотите выпить, так и быть — я угощаю.

Кострецов порылся в кармане, вытащил платок, развязал узел и медленно отсчитал семьдесят пять копеек.

— Данильченко! Слетай в бакалею, возьми на всю бражку четверть балаклавского красного. Выпьете, ребята, по-честному, и хватит. А офицерского добра не касайтесь, ну его коту в задницу.

— Вот это спасибо, Никита.

— Уважил.

Гребцы повеселели. Данильченко побежкой поднялся в гору и вскоре показался снова, таща под мышкой четвертную бутыль, в которой, розово пенясь, плясало вино.

Бутыль спрятали в баковый ящик и накрыли брезентом. Протащить ее на корабль в ералаше разгрузки было уже пустым делом. И не такие штуки проделывались на глазах у вахтенного начальника. Железные тиски дисциплины рождали всякие ухищрения, и матросы умели находить лазейки.

— Ну, ребята, пора. И чур молчок! — предупредил Кострецов, залезая на транец.

Было действительно время возвращаться. Пришедший с моря корабль уже приближался к бочке. Довольные кострецовским угощением, гребцы нажимали весело и лихо, и почти в ту минуту, когда корабль окончил постановку на якорь, баркас подошел к борту и, получив распоряжение боцмана, встал на разгрузку под кран.

Четвертную, укутанную в брезент, благополучно принял с баркаса через полупортик Данильченко и стащил в угол тросовой камеры. Окончив разгрузку, Кострецов отвел баркас на бакштов, назначил дежурного гребца и, облегченно вздохнув, выбрался на палубу.

После ужина в кают-компании осталось несколько человек. Верхнюю люстру погасили, только настольные лампы из-под оранжевых куполов абажуров лили розовато-желтый свет.