СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ т. I

«Господи, – думаю, – куда же мы забрели, если к таким сложностям прибегаем? Кто эту выдумал науку? Пойду лучше по карманам лазить в троллейбусе "букашка" и в трамвае "аннушка". Особенно это меня разобрало на эту матку искусственную. Шланги к ней тянутся, провода, сама блестит, стрелками шевелит, лампочками, сука такая, мигает, а рядом четыре лаборантки вокруг нее на цыпках бегают, следят, и у каждой по матке, лучше которых не придумаешь, хоть у тебя во лбу полтора с дюймом. И поместили туда Николай Николаевича! А что, если он выйдет оттуда через девять месяцев, а глаз у него правый нейтроном выбит и ноги кривые, и одна рука короче другой, вместо жопы – мешок, как у кенгуру, хуй бы ей в сумку? А? Чую: говно ударило в голову. Хорошо, Влада Юрьевна спросила:

– Вы о чем задумались, Николай?

– Так, прогресс обсуждаю про себя, – говорю я и в обе фары уставился на нее, сердце стучит, ноги подгибаются, дыханья нет. Любовь! Беда!

Вечером беру спирт, закусон и иду на консилиум к международному урке. Так и так, говорю, что делать?

– Не с твоим кирзовым рылом лезть в хромовый ряд. На деле этом грыжу наживешь и голой сракой об крашеный забор ебнешься, – говорит урка. – Забудь!

– Пошел ты на хуй малой скоростью, – говорю.

– Хороший ответ, молодец! Вот если бы так в райсобесе отвечали, то никакой бюрократии в государстве не было бы. А то тянут-тянут. Патриотизма в них ни на грош.

Урка пенсию по инвалидности хлопотал, оно видать, задумался, приуныл, и я покандехал до дому. В сердце сплошной гной, в пору подсесть и перезимовать в Таганке всю эту любовь. Мочи нет. И даже не думаю, есть ли у нее муж, или его нет, насрать мне на все, глаза на лоб лезут, и учти, дело не в половой проблеме. Бери выше. Ночь не спал, ходил, голову обливал из крана, к Кизме постучал. Он не пустил, может, спал. Утра не дождусь. Как назло, часы встали, взямши с хера пример.

Прибегаю я в лабораторию, все Владу Юрьевну с чем-то поздравляют, руки трясут, в руках у нее букет, она головой кивает по-княжески. С высоты увидела меня, подходит, дает цветочек. Кизма же, заметил я, плачет тихо. Слезы текут.

– Николай! Для вас это тоже праздник своего рода.

У меня рыло перекосило шесть на девять. И что бы ты думал? Оказывается, Влада Юрьевна попала от меня искусственно в первый раз то ли в РСФСР, то ли во всем мире. Как, как? Ну, и олень сохатый! На твои рога только кальсоны вешать, а шляпу – большая честь. Голодовку когда объявлял? А я объявлял. Меня искусственно кормили через жопу. Ну и навозились с ней граждане начальники! Только воткнут трубку с манной кашей, а я как пердну – и всех их с головы до ног. Они меня сапогами под ребра, газы спущают, опять в очко кашу или первое, уже не помню. А я опять поднатужусь, кричу: «Уходите, задену». Их как ветром сдуло. Откуда во мне бздо бралось – ума не приложу. От волюнтаризма, наверное.. а может, от стального духа. Веришь, перевели меня из казанской тюрьмы в Таганку, чего и добивался. Похудел только.

Короче, Владе Юрьевне вставили трубочку, и по трубочке мой Николай Николаевич заплясал на свое место. Вот в какую я попал непонятную историю. Не знаю, как быть, что говорить. Только чую – скоро чокнусь. Мне бы радоваться, как папаше будущему и мать своего ребенка зажать и поцеловать, а я стою в тоске и думаю: «Ебись ты в коня вся биология, жить бы мне сто лет назад, когда тебя не было».

Смотрю на Владу Юрьевну, вот она – один шаг между нами и не перейти его. А в ней ни жилочка не дрогнет, ни жилочка. Сфинкс! Тайна! Вроде бы ей такое известно, до чего нам, мудакам, не допереть, если даже к виску молоток приставить. Однако беру психику в руки.

– Вы, Николай, не смущайтесь, ни о чем не беспокойтесь. Если хорошо кончится, вы дадите ему имя. Я вас понимаю… Все это немного грустно, но наука есть наука.

И чтобы не заплакать, я ушел в свою хавирку, лег, мечтать стал о Владе Юрьевне, привык на нарах таким манером себя возбуждать. Мастурбирую и «Далеко от Москвы» читаю. В лаборатории вдруг какой-то шум. Я быстро струхнул в пробирку, выхожу, несу ее в руке, а там, блядь, целая делегация: замдиректора, партком, начкадров и какие-то, не из биологии, люди. Приказ читают. Кизме лабораторию упразднить, лаборанток перевести в уборщицы, а на меня подать дело в суд – ни хуя себе уха – за очковтирательство, прогулы и занятия онанизмом, не соответствующие должности референта. А за то, что я уборщицей по совместительству, содрать с меня эти деньги и зарплату до суда заморозить.

Я как стоял с малофейкой в руках, так и остался стоять. Ресничками шевелю, соображаю, какие ломаются мне статьи, решил уже – сто девятая – злоупотребление служебным положением, часть первая. А замдиректора еще чего-то читал про вредительство в биологической науке, и как Лысенко их разоблачил, насчет империализма-менделизма и космополитизма. Принюхиваюсь – родной судьбой запахло, потянуло тоскливо. Судьба моя пахнет сыро, вроде листьев опавших, если под ними куча говна собачьего с прошлого года лежит.