Собрание сочинений (Том 1) (-)

У крайней избы в траве на пригорке сидели три девушки и негромко пели; в темноте лица их под платками казались маленькими и странно блестели глаза. Афанасий, словно мимоходом, подошел к ним, поклонился, разведя руками.

- Наше вам с кисточкой!

- Кто такие? - спросила одна недружелюбно.

- Хуторские, позвольте посидеть с вами. Девушки переглянулись, засмеялись, и одна сказала:

- Нет уж, идите, откуда пришли.

Афанасий обиделся, влез в разговор, но Николай Николаевич потянул его за рукав, шепча:

- Пойдем, пойдем к солдатке...

- Придете на хутор, - я вам припомню, - пригрозил Афанасий девкам.

Они что-то крикнули вдогонку, затем было видно, как поднялись, побежали в темноту.

К солдаткиной избе нужно было идти по задам, перелезть через плетень и насвистать собаку, которая сначала кинулась с лаем, но, узнав голос Афанасия, побежала вперед. Боязливо на нее поглядывая, Николай Николаевич покорно прыгал в какие-то канавы, изорвал штаны, промок, попав в навозную жижу, и, наконец, выйдя на пустой дворик, увидел стоящую на крыльце высокую бабу.

- Марина, - бойко сказал Афанасий, - принимай гостей.

- Ах, батюшки, я-то испугалась, - низким веселым голосом молвила баба. - Что же, .если с добром, заходите! А это кто? - шепнула она Афанасию и после ответа еще приветливее закачала головой.

Николай Николаевич снял шляпу, поклонился и взошел на крыльцо, но в избу Марина его не ввела, а осталась в сенях, сев на кровать. Привыкшие к темноте глаза Смолькова различили постель со множеством подушек ("Воображаю, - подумал он, - каковы подушки"), дойницу с молоком и зыбку, висевшую около на ремне.

- В избе сестрица больная лежит, - прошептала солдатка и весело поглядела Николаю Николаевичу в лицо.

- Ну, как же ты? - спросил Смольков, повертелся и обнял бабу.

Марина засмеялась, освободилась. - Вино будете пить?

- Да, да, вот - рубль. Купите вина.

Афанасий взял деньги и побежал к какой-то своей куме. Николай Николаевич остался, наконец, вдвоем с женщиной и, сердясь на свою непредприимчивость, придумывал, что бы такое ей сказать, чтобы разрушить странную эту, какую-то необычайно простую действительность.

- Почему ты меня не поцелуешь? - сказал он томно и подумал: "Пахнет молоком и чем-то съестным, не то печеным".

- Чего? - совсем уже весело спросила Марина и, закрыв рот ладонью, проговорила, вся трясясь от веселости: - Что это вы, барин, ко мне пришли... ну и барин!

Затем, не выдержав, она стала смеяться так, что затряслась и заскрипела кровать.

Смольков рассердился: страсть его уменьшалась с каждой секундой; он засопел, хотел выругать глупую бабу, но живот его сам по себе начал подпрыгивать, и Николай Николаевич визгливо захохотал.

- Дура, вот дура!

- Я думала, он насчет молока, а он - вон зачем явился, - плача от смеха, говорила Марина.

Николай Николаевич начал уже чувствовать к ней что-то вроде родственного добродушия и, придвинувшись ближе, ударил ее по спине. Она пхнула его под бок. Оба они покатывались со смеху, Неизвестно, долго ли бы продолжалась эта игра, но вдруг в светлом четырехугольнике двери появился Афанасий.

- Беда, барин, - проговорил он испуганной скороговоркой, - девки к нам ребят подослали... Бросайте бабу, бегимте...

Действительно, на улице были уже слышны голоса, шепот. Ударили в ворота... Николай Николаевич выбежал на двор. Через ворота, через плетень лезли парни. Николай Николаевич завизжал и пустился бежать по задам, через канавы и плетни... За ним молча, рысью летел Афанасий. А сзади, топая сапожищами, неслись парни, вскрикивая дикими голосами так страшно, что волосы у Николая Николаевича стояли дыбом...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Утром, в темной каморке за лестницей, на лежанке сидели Афанасий с Павлиной и не то чтобы разговаривали, но кряхтели больше да почесывались.

Перед ними на столе, за ветхостью отнесенном из парадных комнат в лакейскую, попискивал последнюю песню самовар, в топленом молоке плавала деревянная ложка... Особенно вздыхал и почесывался Афанасий, с утра сегодня бегавший два раза в село и на Свиные Овражки. Павлина, умильно на него поглядывая, благообразно икала после чаепития, крестила рот. Конечно, Павлина могла бы и не икать, но делала это, чтобы показать, как она вот и сыта и довольна, - а когда человек сыт и доволен, не грех ему и побаловаться.

- Полно, сокол, вздыхать, - говорила Павлина, - не ропщи, тепло тебе и сытно, куда же еще больше? А что грехов полон рот, так на том свете все равно простят, - мы неученые.

- Ерунду ты, баба, мелешь, - отвечал ей Афанасий, - отроду тебе ходить в лаптях, а мы в шевровых башмачках ходим... Скажи вот лучше, что делать? Генеральша-то наша совсем сбесилась: копайте, говорит, дальше, ничего я знать не хочу...

- Петухов купил?

- Десять рублей выдала, птиц двенадцать штук купил. Только, по-моему, петухи в этом деле ни к селу ни к городу. Что за глупость - петух! Петух обыкновенная птица, цыпленок. Эх, дура ты, баба.

- Без петуха шагу нельзя ступить, - ты, сокол, умен, да мало понимаешь...

- Ох, а ты много знаешь!