Собрание сочинений (Том 1) (-)

- Афронт, афронт, - ух, пронеси, пресвятая богородица.

Но выстрелы не повторялись, погони не было слышно, и Мишука осмелел опять начал ругаться, ломал по пути ветки молодых яблонь. Наконец, выбравшись из чертовых канав, зашагал по травянистой поляне вдоль пруда. Здесь у воды паслась, позвякивая железными путами, сивая лошадь.

- Ага, ты вот чья, сволочь вонючая, - сказал Мишука, выставляя челюсть. Подскочил к лошади, закрутил ей хвост и со всей силой пихнул ее с берега в воду,

Лошадь, фыркая и щеря зубы, поплыла к тростнику. У Мишуки немного отлегло сердце, мысли прояснились, и вдруг, потерев нос, он сказал:

- Отниму лес. Довольно я вам спускал. Выдумали, - межа через Червивую балку, врешь - межа через Ореховый лог. Вот вам и репьевский лес - кукиш.

5

- Три раза в прошлый год в Москву ездили: есть у нас там такая Софья Ивановна, - говорил налымовский кучер, лежа в траве около конюшни и грызя соломинку. - Барышень нам поставляет. Намеднись всучила Селипатру - худущую девку, - зла, как дьявол, но барину угодила. Привезли ее на усадьбу, сию же минуту устроила скандал: весь бутор, платьишки, сундучишки других-то барышень из окошка как начала кидать... Барышни - ах, ах! - бегают по двору в одних рубашонках. Мы с барином животы надорвали.

- Татарин, прости господи, твой барин, - проговорила, сидя на траве около садовника, умильная скотница.

- Это он с жиру, - сказал садовник, - с жиру завсегда человек бесится по бабьей части. Я знал одного человека - с шестью бабами жил, и хороший был человек.

Скотница вздохнула, поправила платок на голове. На конюшне топали лошади, хрустели сеном. Налымовский кучер рассказывал:

- На прошлые именины гостей у нас два дня поили, которых поплоше носили на ледник опамятоваться. Что же барин наш выдумал: повел гостей к барышням. Гости, конечно, рассолодели, а барин шепчет мне: "Поди принеси с пасеки колоду с пчелами". Принесли колоду, просунули ее в окно. Пчелы, известно, греха не любят и принялись гостей в голые места чкалить, а гости все до одного голые. Вот мы с барином животы и надорвали.

Скотница плюнула.

Садовник сказал:

- Да. Наши господа - это господа: аккуратные, правильные, не безобразничают.

- Мелкопоместные.

- Ну что ж из того! А ты бы лучше молчал, чем барина своего срамить, холоп.

Налымовский кучер собрался ответить садовнику, но в это время к сидящим подошел Мишука.

- Запрягать! - крикнул он и уставился выпученными глазами на садовника и умильную скотницу. - Чего расселись, не видите, кто перед вами стоит?

Скотница поднялась. Садовник, сидя, свертывал папироску, закурил, осветил сернячком черную бороду.

- Я что тебе сказал, встать! - крикнул Мишука.

- Полегче, барин. Не на своем дворе.

Мишука фыркнул носом и повернулся к скотнице:

- Баба, ты кто такова?

- Мы скотницы, барин.

- Вот тебе, дура, три рубля. Отрежь у коров сиськи. Я завтра тебе еще три рубля подарю. Поняла?.

- Что вы, батюшка, у коров сиськи резать!

- Я говорю - режь. Вот тебе еще полтинник.

- Нате ваши деньги... Грех, прости господи. Лошадей подали. Мишука влез в коляску, плюнул на репьевскую землю и уехал - залился малиновым налымовским колокольцем.

В репьевском дому все уже легли спать, только у Петра Леонтьевича еще теплился свет в окошке.

Каждый вечер, перед тем как помолиться на сон грядущий, Петр Леонтьевич заходил к сестре. Ольга Леонтьевна в это время либо сидела за приходо-расходными книгами, либо читала листок отрывного календаря, придумывая: что бы такое заказать на завтра вкусное?

Поцеловав руку сестре и дав ей свою руку для поцелуя, Петр Леонтьевич говорил неизменно:

- Не забудь, душа моя, помолиться.

Так было и сегодня. Петр Леонтьевич сказал Ольге Леонтьевне, поцеловав ей руку: "Не забудь, душа моя, помолиться" - и не спеша пошел в свою комнату, осторожно притворил дверь и вдруг увидел на белой печке таракана.

Петр Леонтьевич снял сапоги, осторожно и покряхтывая влез на лежанку и стал читать заговор. Таракан пошевелил, пошевелил усами и упал. Петр Леонтьевич сказал:

- Так-то.

И полез с лежанки. В это время вдалеке раздались два выстрела. Петр Леонтьевич открыл окно и стал слушать.

Долго после выстрела была тишина в саду, затем приблизились голоса мужской и женский.

- Милый, голубчик, что мне делать? Я не могу.

- Конечно, конечно, Верочка, ты права, ты совершенно права...

- Не сердись на меня, Никита...

- Я повторяю - ты совершенно права, иначе ты и не могла мне ответить.

- Покойной ночи, Никита.

- Спи спокойно, Верочка.

Хлопнула балконная дверь. Петр Леонтьевич некоторое время подмигивал в темное окошко. Затем за стеной послышались шаги, скрипнула кровать. Это вошла Вера и начала плакать, сначала неслышно, потом все громче. Сморкалась. Петр Леонтьевич накинул безрукавку и постучался в дверь к Верочке.

- Ну вот, ты и плачешь, - сказал он, садясь против нее и топая ногой.

- Дядя, уйдите.

- Уйти-то я уйду, а ты все-таки расскажи, отчего ты плачешь, - голова, что ли, болит?

- Да, болит.

- Кто стрелял-то?

- Сережа.

- В кого?

- В грачей.

- Ну-ну, Верочка, - Петр Леонтьевич положил ей руку на голову, - дитя милое?