Собрание Сочинений. Том 1. Произведения 1921-1941 годов.

Куда поразительней, я убежден, неисчерпаемое разнообразие стилей книги. Подобно Шекспиру, Кеведо и Гёте, Джойс — как мало кто другой — не просто литератор, а целая литература^{627}. И все это, как ни сверхъестественно, в пределах одного тома. Письмо у него насыщено до предела, тогда как у Гёте всегда оставалось легким — достоинство, в котором Кеведо не заподозришь. Я (как любой другой) целиком «Улисса» не прочел, но с удовольствием читаю и перечитываю некоторые сцены^{628}: диалог о Шекспире, «Walpurgisnacht»[334] в лупанарии, вопросы и ответы катехизиса… «They drank in jocoserious silence Epp s massproduct, the creature cocoa». А на другой странице: «А dark horse riderless, bolts like a phantom past the win ningpost, his mane mononfoaming, his eyeballs stars». Или еще: «Bridebed, childebed, bed of death, ghost-candled»[335][336].

Избыток и недостаток идут у Джойса рука об руку. Недоразвитие архитектурных способностей (которых боги ему не послали, вынудив подменять их головоломными соответствиями и лабиринтами) искупается его даром слова, без малейшего преувеличения или неточности сравнимым с «Гамлетом» или «Погребальной урной»… «Улисс» (как известно) — это история одного дня в пределах одного города. Легко заметить, что добровольное самоограничение здесь — не просто дань вкусам Аристотеля: как нетрудно догадаться, любой день для Джойса — это втайне все тот же неотвратимый день Страшного суда, а любое место на свете — Преисподняя или Чистилище.

ТРИ ФИЛОСОФСКИЕ ШКОЛЫ ДРЕВНЕГО КИТАЯ {629}

Когда на одном замечательном повороте «Pickwick Papers»[337] Диккенсу понадобилось передать смесь сложности и скуки, он помянул «китайскую метафизику». Сочетание сильнодействующее и, в некотором роде, головокружительное: метафизика, всякому понятно, вещь мудреная; в особенности, как полагает каждый, китайская метафизика, где замысловатое устройство соединяется к тому же с «нечитаемым» письмом. Реальность — судя по книгам Форке^{630}, Вильгельма, Герберта Джайлса, Уэйли — подобных догадок не подтверждает. Далекий Чжуан-цзы (даже сквозь спенсерианское наречие Джайлса, даже сквозь гегельянский жаргон Вильгельма) куда ближе всем нам и лично мне, чем протагонисты неотомистских доктрин или адельфы диалектического материализма. Их занимают те же простые, первичные вопросы, которые вдохновляли прославленную мысль горожан Ионии и Элеи.

Я не напрасно потревожил вековые тени эллинов. Общие точки очевидны и многочисленны. Платон в «Пармениде» доказывает, что существование единого предполагает существование бесконечного: если единое существует, то в силу своей причастности бытию; соответственно, оно состоит из двух частей — бытия и единого, каждая из которых, в свою очередь, едина и вместе с тем существует, разделяясь, следовательно, на две части, опять-таки делящиеся надвое, и так далее до бесконечности. Чжуан-цзы («Три философские школы древнего Китая», с. 25) использует тот же бесконечный регресс в споре с монистами, полагавшими, будто Десять Тысяч Существ (Мироздание) суть одно. Но единство мироздания и утверждение об этом единстве — уже две разные вещи, доказывает Чжуан-цзы; если же прибавить к ним утверждение об их двойственности, то таких вещей уже три, а вместе с утверждением о троичности — четыре, и так до бесконечности… Другое бесспорное совпадение — Зенон и Хуэйши^{631}. Первый в одном из своих парадоксов убеждает, что прибыть в конечную точку пути невозможно, поскольку до этого необходимо преодолеть половину пути, а прежде — половину этой половины, но еще раньше — половину половины этой половины и так далее; Хуэйши говорит, что прут, который каждый день укорачивают вдвое, бесконечен.

Из трех мыслителей, чьи учения изложены в книге Уэйли — Чжуан-цзы, Мэн-цзы, Хань Фэй-цзы, — наиболее ярок первый. Мэн-цзы проповедовал Человечность, а это, согласимся, не вдохновляет. Хань Фэй-цзы (если верить Уэйли) — буквальный предшественник Адольфа Гитлера, но грустно лишать Прошлое его бесценных преимуществ — ничего не знать об Адольфе Гитлере… Чжуан-цзы оценивали по-разному. Мартин Бубер («Reden und Gleichnisse des Tschuang-Tse»[338], 1910) видит в нем мистика; синолог Марсель Гране^{632} («La pensée chinoise»[339], 1934) — самого своеобразного среди писателей его страны; Шуль-Солар — литератора, который воспользовался поэтическими и полемическими возможностями даосской мысли. Его силу и изобретательность не отрицает никто. Один из его снов стал в китайской словесности — а она мастерица видеть сны — настоящей пословицей. Чжуан-цзы двадцать четыре века назад приснилось, что он превратился в мотылька. И, проснувшись, он уже не знал, кто он: человек, видевший во сне, будто стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он — человек.