Собрание сочинений. Том 1. Революция

Изучение литературной эволюции должно быть производимо при учете социального контекста, должно быть осложнено рассмотрением различных литературных течений, неравномерно просачивающихся в различные классовые прослойки и различно ими вновь создаваемые.

Эти предпосылки определили собою мою последнюю работу о «Матвее Комарове, жителе города Москвы».

Мне казался невыясненным вопрос о внезапном появлении русской прозы в 1830-х годах.

Отыскивая ее истоки, я установил ее связь с прозой 18 века. От Вельтмана через «Кащея Бессмертного», от Даля через сказку «О воре и бурой корове» я пришел к Михаилу Чулкову. От Толстого с его народными сказками, с его попыткой работать на мужика я пришел к Комарову.

Проза 18 века имела массовый характер. Было много книг с довольно большими тиражами и с переизданиями. Проза эта обслуживала низший слой дворянства, купечества и часть крестьянства, тяготеющего к мещанству.

Поднятие русской прозы, вероятно, объясняется поднятием класса, который она обслуживала. Русская проза в 1830-х годах не появилась заново, а изменила свою функцию.

V

При изучении этих вопросов нужно помнить, что темп эволюции различных идеологических надстроек не должен непременно совпадать с темпом развития базиса.

Маркс в недописанном «Введении к критике политической экономии» отмечал эти несовпадения.

6… неравное отношение развития материального производства, напр., к художественному. Вообще понятие прогресса не следует брать в обычной абстракции… Но подлинно затруднительный пункт, который следует здесь обсудить, заключается в следующем: каким образом производственные отношения, как правовые отношения, испытывают неравномерное развитие.

Следовательно, напр., отношение римского частного права (к уголовному и публичному праву это относится меньше) к современному производству[594]

.

Так, например, в буржуазной Англии сохранились в неприкосновенности многие формы феодального законодательства. Во Франции же после революции старое римское право было приспособлено к новейшим капиталистическим отношениям.

Иногда это приспособление делается путем пародирования.

Так спародированные формы пушкинского и лермонтовского стиха были приспособлены Некрасовым и поэтами «Искры» (Минаевым, Курочкиным и др.) для создания обличительной гражданской поэзии. Не отдельное произведение, не отдельный образ соотнесены с социальным рядом, а литература как система.

Можно думать, что классическими произведениями часто называются именно те, которые утратили свою первоначальную целенаправленность, стали целиком инерционными формами.

Цензора старого времени хорошо это понимали. Цензор Ольдекоп (1841) был за трагедию. Он писал следующее:

Вообще трагедию можно, подобно опере и балету, считать самой безвредной отраслью драматического искусства.

И в другом месте:

Если трагедии предоставить более обширное поле, этим уменьшится влияние комедии. Публика, видевшая «Короля Лира», с меньшим участием будет смотреть «Ревизора». Нашед в трагедии удовольствие чисто литературное и художественное, она не будет с такой жадностью искать намека в комедии.

Совершенно ясно, что трагедия, в частности греческая трагедия и трагедия Шекспира, в свое время имела резкую направленность. Но позднее (ко времени Ольдекопа) трагедия сделалась «литературным удовольствием».

При учете значения учебы у классиков несомненно нужно учитывать этот характер «литературного удовольствия», связанного с самым понятием классичности.

VI

Возникновению новой формы предшествует процесс количественного накопления в инерционной форме (в ее, так сказать, неответственных местах) элементов, просачивающихся из соседних социальных рядов.

Процессы совершаются скачком, превращением отклонения в качество нового жанра. Сама старая форма, существуя и не изменяясь формально, изменяется функционально.

«Толстовка» первоначально костюм (охотничий) дворянина. Такой костюм носил и Толстой, и Тургенев. Этот же костюм уже на выходах Толстого (там, где должен был быть сюртук) стал «толстовкой». И это уже другой костюм, хотя он тот же самый. «Толстовка» у советского служащего — это, так сказать, третья форма, третье изменение функции. Дело осложняется еще тем, что «толстовка» находится под влиянием френча и пиджака.

Появление новой формы не уничтожает совсем формы инерционной, но только изменяет (обычно сужает) сферу ее применения. Так отжившие в высокой литературе жанры волшебной сказки и рыцарского авантюрного романа переходят в литературу детскую и лубочную.

Литературная эволюция должна быть осознана не как непрерывный поток, не как наследование определенного имущества, а как процесс со сменой взаимоборствующих форм, с переосмыслением этих форм, со скачками, разрывами и так далее.

Литература должна изучать непрерывность меняющейся системы способов социального воздействия.

Обычное представление о формальном методе застыло на первоначальной стадии, когда определялись элементарные понятия, подбирался материал и утверждалась терминология.