Собрание сочинений. Том 1. Революция

Замечу мимоходом, что дело шло о Бюффоне, великом живописце природы. Слог его, цветущий, полный, всегда будет образцом описательной прозы. Но что сказать о наших писателях, которые, почитая за низость изъяснять просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами. Эти люди никогда не скажут: дружба, не прибавив: сие священное чувство, коего благородный пламень и пр. Дóлжно бы сказать: рано поутру, а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба. Как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее».

Спор о метафоре, о стиле, о придаточном предложении, о плавности стиля в XVIII веке был политическим спором. Из-за стиля люди бросали друг другу тяжелые обвинения, и иногда эти обвинения принимались противниками.

Обиняк, перифраза тогда шли из Франции, и Шишков обвинял людей, пишущих метафорическим стилем, в государственной измене.

«Каждый народ имеет свой состав речей и свое сцепление понятий. Но хотеть Русской язык располагать по французскому, или теми же самыми словами и выражениями объясняться на Русском, какими Французы объясняются на своем языке, не то ли самое значит, как хотеть, чтобы всякой круг знаменования Российского слова равен был кругу знаменования соответствующего ему Французского слова?» (стр. 36–41).

Вот что возразил Шишкову Макаров:

«Сочинитель рассуждения о слоге утверждает (стр. 305), что каждой народ в составлении языка своего умствовал по собственным своим понятиям, весьма различным от другого народа, подает оружие на себя; ибо в отношении к обычаям и понятиям мы совсем теперь не тот народ, который составляли наши предки; следовательно хотим сочинять фразы и производить слова по своим понятиям нынешним, умствуя как французы, как немцы, как все нынешние просвещенные народы» (Сочинения и переводы П. Макарова. М., 1817, изд. 2-е, т. I, ч. II, стр. 28 и 29).

Макаров принял бой в открытую. «Ныне уже нельзя блистать одним набором громких слов, гиперболами, или периодами, циркулем размеренными. Ныне более требуют силы и остроумия. Если бы сам Цицерон жил в наше время, то не стал бы забавлять читателей антитезами на двух или трех страницах. Фокс и Мирабо говорили от лица и перед лицом народа или перед его поверенными таким языком, которым всякой, если умеет, может говорить в обществе» (Соч. и перевод. М., 1817, т. I, ч. II, изд. 2-е, стр. 38 и 39).

Макаров, друг Карамзина, понимал политическое значение спора.

Спор о высоком, низком и среднем стиле был спор о мировоззрении.

Существовал реликтный, феодальный строй, который имел свой язык, свой не по происхождению, а по присвоению. Свою философию. Рядом существовала складывающаяся уже новая жизнь с иными производственными отношениями и иным языком. Запретить эту систему было невозможно. Казалось, что она будет существовать, не расширяясь. Ей был положен предел — обыкновенные дела. Она не должна была перестраивать философию и историю реликтную, инерционную, которая не должна была определяться новыми отношениями. На этой почве создалось учение о стилях. Причем люди, дворяне, в деловых отношениях пользовались низким стилем. Высокий стиль существовал для них и для группировок, с ними связанных, как за́мок, в который можно было удалиться.

Мещанская комедия и низкий стиль — это притязания нового способа мышления, нового класса — буржуазии — определять, решать и перестраивать все человеческие отношения на новых основаниях. Так, в голландской живописи, в церковных сюжетах Иисуса, Марию и Иосифа одевали в современное голландское платье.

Нельзя говорить о «простоте», не раскрывая термина. Что это за простота? Какая простота? Для кого простота? Для карамзиниста «прост» разговорный язык их общества. Иначе думает арзамасец граф Блудов.

«Слог самый простой не есть язык обыкновенных разговоров, так же как самый простой фрак, не есть еще шлафрок» (Е. Ковалевский, «Граф Блудов и его время», СПб., 1866, стр. 242).

«Простота» Пушкина иная, чем «простота» Карамзина. Греч прямо ссылается, как на норму, на язык реформированного чиновничества.

«Простота» языка Толстого иная, иного мировоззрения простота. Они просты по разным законам. «Просто» же «простота» — это упрощение. Это идеалистическая ошибка.

Нужно говорить нам не вообще о простоте, а об определенной простоте и определенной метафоричности, принимая во внимание целевую установку стилевого средства.

Дело идет не о простоте только, — о форме. Если форма является законом построения предмета, а не внешности предмета, то эта форма проста.

III

Стиль Гоголя прост, хотя он метафоричен. Мы часто в литературе занимаемся историей удач. Займемся хотя раз историей неудач. Неудач у самых крупных людей.

Был писатель Александр Вельтман. О нем хотел писать статью Пушкин. О нем в письмах упоминает Достоевский, который читал его по ночам, не отрываясь. О нем много раз писал Белинский. Посмотрим историю рецензии Белинского на одного и того же писателя.

Вот отрывок из рецензии, напечатанный в 1834 году: