Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917)

Свенцицкий так формулировал цели и задачи пьесы: «Только один Бог знает, сколько слёз и крови вложил я в свою маленькую-маленькую книжечку. И как бы мне хотелось, чтобы слёзы мои дошли до людских сердец и чтобы они поняли, как глубоко и страшно человеческое страданье. Я ведь тоже немножко люблю людей. И мне хотелось сказать им об этом страдании, чтобы они стали мягче, отзывчивее, серьёзней смотрели на жизнь, не распинали бы друг друга» (НЗ. 1910. № 2. Сентябрь. С. 6). «Я хотел показать разрушительную силу, которая содержится в смерти. Показать живую и пламенную человеческую душу в юности, как молнией поражённую смертью. Сладострастие, охватившее эту душу, питается источником смерти. Человек должен до конца пройти свой путь. Должен умереть. На сцене драма кончается смертью. Но я предполагаю в печати изменить конец: Реллинг остаётся жив и в третьей части – “Пророк” – является воскресшим человеком, возвещающим новую правду о “свободном человеке”. Кроме того, я предполагаю издать, как бы в виде приложения к трилогии, “Проповеди пастора Реллинга” третьего периода его жизни» (Пьеса о смерти и сладострастии // Московская газета-копейка. 1910. 21 ноября. № 173). Указанные рукописи пока не найдены.

Первым постановку осуществил знаменитый актёр, мастер психологического анализа, Павел Николаевич Орленев (Орлов; 1869–1932), большой почитатель таланта Ибсена, к тому времени уже сыгравший Бранда и Строителя Сольнеса. «В самом конце моих гастролей в Саратове [конец августа 1910] В. Свенцицкий, писатель, проживавший в России нелегально, предложил мне прочесть свою пьесу “Пастор Реллинг”. Пьеса мне понравилась, и я сейчас же приступил к разработке роли. Пастор, оригинальный тип садиста со святейшими глазами, показался мне во многих сценах очень интересным, и у меня в этой роли как-то сразу начали появляться новые для самого себя детали и интонации. Я взял пьесу, обещал Свенцицкому провести её через цензуру и поехал через Москву в Петербург. Там работал над ней <…> и скоро роль мне стала удаваться и всё больше меня захватывать. Я составил небольшой коллектив, куда вошёл также и Мгебров. Передовым в Ревель, Ригу и Либаву я послал опять Орлова для снятия помещений под спектакли “Привидения” и “Пастор Реллинг”. <…> Киселевич, мой доверенный, не сумел провести в цензуре эту пьесу под названием “Пастор Реллинг”. Мотив запрета – невозможность в таком эротическом виде выставлять духовное лицо. Разрешали пьесу только под названием “Арнольд Реллинг”. Пастор вычёркивался и был просто учителем. Вся моя работа над пастором и интерес к этой роли пропали. Острота задания исчезла. Но города уже сняты, анонсы выпущены, ехать необходимо <…> Я всё время перестраиваю оригинальную роль пастора, но в простом учителе Реллинге задуманное в пасторе моё перевоплощение было бы страшной утрировкой. Всё-таки я решился сыграть учителя Реллинга в Либаве и по-ученически с ним провалился» (Орленев П. Жизнь и творчество русского актера Павла Орленева, описанные им самим. М.—Л., 1961. С. 235).

Премьера состоялась в Либаве 30 сентября 1910. Местный критик А. Рижский был беспощаден: «Читая в газетах сообщения, что пьеса “Арнольд Реллинг” недели через две с П. Н. Орленевым в заглавной роли пойдёт в театре Суворина, что в Риге третьего дня эта же вещь не была поставлена потому, что, мол, г. Орленев, выступая в этой пьесе впервые, нашёл число бывших до тех пор репетиций недостаточным, можно было заинтересоваться этою новинкою. Кто знает П. Н. Орленева как артиста, тот и мысли не мог допустить, что это не будет серьёзным произведением, достойным стать соединительным звеном между “Строителем Сольнесом” и “Призраком” северного богатыря Ибсена. <…> Мне так и казалось, что публика вот-вот ждёт со сцены жгучей тоски по более счастливому будущему, развёртываемому автором пьесы, хотя бы при содействии Привидения, а вместо этого на сцене разыгралась мелодрама самого лёгкого пошиба, с невероятной завязкой и с ещё более невероятной развязкой. Для того, чтобы показать публике развратного пастора, обманывающего всех, кроме себя, лгущего на каждом шагу, в каждом случае, поддерживающего связи с десятью женщинами и в конце концов самым прозаическим образом вешающегося, право, не надо было держать публику в театре три часа: всё это можно было свободно проделать в каких-нибудь двадцать минут. <…> И тогда, да простят меня гг. Свенцицкий и Орленев, эту, с позволения сказать, “новинку” с большим успехом можно было бы демонстрировать в любом кинематографе» (Вестник Либавы. 1910. 1 октября).