Собрание сочинений. Том 10

«Быть может, ваше величество, вы были бы столь добры», — робко залепетал cap Гамильтон, — «изложить мне свои собственные мысли об этой негативной политике». Сначала царь с притворной скромностью отказывался, но затем, как бы уступая мягкому давлению, сделал следующее в высшей степени замечательное заявление:

«Я не допущу постоянного занятия Константинополя русскими; сказав это, я скажу, что Константинополь никогда не попадет в руки ни англичан, ни французов, ни какой-либо другой великой нации. Я также никогда не допущу ни попытки восстановления Византийской империи, ни такого расширения Греции, которое превратило бы ее в сильное государство; тем более я не допущу раздробления Турции на мелкие республики — убежища для Кошутов, Мадзини и других европейских революционеров. Чем примириться с одной из таких возможностей, я скорее начну войну и буду вести ее, пока у меня останется хоть один солдат, хоть одно ружье».

Ни Византийской империи, ни сильного расширения Греции, ни конфедерации мелких республик, ничего подобного! Чего же он в таком случае хочет? Британскому послу не пришлось долго гадать. В ходе разговора император неожиданно выпалил следующее предложение:

«В действительности Дунайские княжества являются независимым государством под моим протекторатом. Так могло бы остаться. Сербия могла бы получить такую же форму правления. Болгария — также; по-видимому, нет оснований, почему бы эта область не могла бы образовать независимое государство. Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Могу поэтому лишь сказать, что если бы при распределении оттоманского наследства после крушения империи вы овладели Египтом, я не имел бы ничего против. То же самое могу сказать о Кандии; этот остров, может быть, подходит вам, и я не знаю, почему бы ему не стать английским».

Так он доказывает, что, «в случае распада Турецкой империи, удовлетворительное разрешение территориальных вопросов было бы, по его мнению, менее трудно, чем вообще думают». Он заявляет откровенно, чего он хочет, — раздела Турции, — и предельно ясно намечает очертания этого раздела, ясно как в том, что он говорит, так и в том, о чем он умалчивает. Египет и Кандия — Англии; Дунайские княжества, Сербия, Болгария — вассальные государства России; турецкая Хорватия, Босния, Герцеговина, о которых он намеренно умалчивает, будут присоединены к Австрии; Греция будет расширена «не чрезмерно», скажем, присоединением нижней Фессалии и части Албании. Константинополь должен быть временно занят царем, а затем стать столицей государства, составленного из Македонии, Фракии и остатка Европейской Турции. Но кто же будет окончательным владельцем этого маленького государства, которое, быть может, будет еще увеличено некоторыми частями Анатолии? Он молчит об этом; но не тайна, что он имеет кое-кого в виду для этого поста, а именно своего младшего сына [Михаила. Ред.], который жаждет иметь собственное царство. А Франция? Неужели она вообще ничего не получит? Быть может! Впрочем, нет, она тоже получит подачку в виде — кто мог бы поверить этому! — Туниса. «Одной из ее целей является, несомненно, овладение Тунисом», — говорит царь сэру Гамильтону, и в случае раздела Оттоманской империи он, быть может, и в самом доле оказался бы достаточно щедрым, чтобы удовлетворить аппетит Франции к Тунису.

О Франции царь говорит все время в подчеркнутом тоне высокомерного презрения. «Похоже на то», — говорит он, — «что французское правительство старается всех нас перессорить на Востоке». Что касается его самого, то он Францию ни во что не ставит.

«Со своей стороны, он очень мало беспокоится о том, какую линию поведения Франция считает целесообразной в восточных делах; немногим более месяца тому назад он сообщил султану, что если требуется его поддержка для сопротивления угрозам французов — он всецело находится в распоряжении султана!

Одним словом, продолжал император, «как я говорил вам уже раньше, все, чего я желаю, это — доброго соглашения с Англией, и то не о том, что надо сделать, а о том, чего не надо делать. Когда это будет достигнуто и английское правительство и я, я и английское правительство достигнем полного взаимного доверия, — все остальное мне будет безразлично»».

«Но, ваше величество, вы позабыли об Австрии!» — восклицает сэр Гамильтон.

«О», — возразил император, к его великому изумлению, — «вы должны понять, что, говоря о России, я тем самым говорю об Австрии; что подходит для одной — подходит для другой; в отношении Турции наши интересы вполне тождественны».

Итак, говоря Россия, он тем самым говорит Австрия. О Черногории он недвусмысленно Заявляет, что «одобряет позицию австрийского кабинета».