Собрание сочинений (Том 2)

- Генечка, ты, наверное, хочешь есть.

- Есть? Нет... Тебе все кажется, что если я не дома, то вечно голодный хожу, да?

Он спросил это тоном ласкового снисхождения. Каждую получку она посылала ему часть своей зарплаты, и если получка задерживалась на день-два, она волновалась - как там Генечка, не сидит ли без денег. Ей постоянно казалось, что он недоедает, что у него, должно быть, прохудилась обувь и не на что купить новую...

Она ревниво оглядела его. Костюм еще совсем хороший, и новая рубашка, сиреневая, с дымчатой полоской.

- Тебе идет эта рубашка, - сказала она и пощупала шелк искусственный или настоящий.

- Честное слово, - сказал он, - я только для того и заехал, чтобы посмотреть на тебя, на одну тебя, можешь быть уверена.

Да, к несчастью, он ни к кому не привязан, кроме нее.

- А выпить?.. Там, кажется, осталась вишневая наливка.

- Я пил шампанское и еще что-то.

- Где?

- У знакомого тут одного. Заехал, у него встреча...

- Весело было?

- Ну, что за весело. Так - посидели, покрутили патефон.

Ему никогда не было весело.

- Ты надолго?

- До понедельника. Хотел у этого типа - где я сейчас был - выяснить насчет одной работы.

- Опять?

- Что значит "опять"?

- Опять на новую работу?

- Ты посиди-ка в той дыре, где я сижу, - сказал он, повысив голос, да отбарабань там четыре месяца!..

- Четыре месяца! Геня! Какие же это сроки...

- Да, конечно. Всю жизнь там просидеть.

Она сказала:

- Для того и сидят люди в таком месте, чтобы оно перестало быть дырой.

- Чего ж ты не сидела в дыре? Сбежала из дыры?

- Когда это было - тридцать лет назад.

- Какая разница!

- Громадная разница. Ты великолепно понимаешь. Если бы я жила там сейчас...

- Пожалуйста, живи, если хочешь. А я не хочу.

Она опустила голову. Все слова были сказаны в свое время, и всё как об стену горох.

Он сказал с прежней снисходительностью:

- Что мне с тобой делать? Только встретимся, ты сразу со своей агитацией.

Она испугалась, что он уйдет.

- Ну-ну. Расскажи, как живешь. Из твоих писем ничего не видно.

- А какая там жизнь. Лес да снег.

- Общежитие у вас, говорят, приличное.

- Муравейник... Я не в общежитии, на частной квартире. У главбуха, сказал он с усмешечкой, - он бы не сдал, да есть дочка, как не сдать... У них и столуюсь. Ничего кормит дочка...

- Ну, прекрасно, - сказала она с тоской, - значит, в смысле быта все нормально. Товарищи есть?

- Товарищи... Каждый думает - как бы выдвинуться. С одним вроде подружился, излияния его слушал... Изливался, изливался, потом как разнес меня на собрании!

Ни одного слова понятного. Сидят мать и сын, и оба говорят по-русски, а она его не понимает, как будто он свалился с Марса и разговаривает на марсианском языке.

- Может, он разносил за дело?.. И знаешь - я, откровенно говоря, ничего не имею против того, чтобы ты тоже выдвинулся. Что значит в наше время выдвинуться? Заработать уважение общества...

- Опять двадцать пять. Приехал, называется, повидаться с матерью...

Громко позвала автомобильная сирена.

- Это за мной! Я и забыла... Выйди, скажи, что я не поеду... Нет, постой, я сама, ты простудишься без пальто!

Она вышла к водителю, поздравила его с Новым годом и сказала: "Извините, не могу поехать"...

На улице потеплело. Шел снег. Крыша Гениной машины уже побелела. При виде этой машины, стоявшей чуточку накренясь на мостовой, у Дорофеи возникла новая тревога.

- Геня, знаешь что - надо поставить машину во двор.

- Зачем? Ключ у меня.

- Вдруг уведут, тогда что?

- Не уведут. Ворота открывать - целое дело.

- Я открою.

- Да не стоит, мать. Ничего не случится. Я скоро поеду.

- Чья это машина?

- Директорская.

- Он разрешил взять?

- Без разрешения из гаража не выпустят.

- И он знает, что ты уехал за двести километров?

- А какое его дело?

- Если ему завтра понадобится машина?..

- Черт с ним, обойдется "эмкой". Такое хамло, ты бы видела...

Он лежал на ее постели, на покрывале и кружевных накидках, свесив ноги и закинув руки за голову.

- Вот когда шампанское начинает действовать...

- Постлать тебе постель? Разденься и спи. Ты устал.

- Нет, я так... - пробормотал он. - Я немножко...

Что-то еще надо сказать, о чем же она забыла ему сказать...

- Да! Геня!

- А?

- Тебя сегодня спрашивал Саша Любимов.

- Сашка? Что ему?

- Не знаю, просто спрашивал... Генечка, у тебя и там все кончено?

Он зевнул.

- Да нет, зачем же. Она - ничего... Беспокоится?

- Должно быть.

- Я сейчас к ней. По крайней мере без... нравоучений...

Он спал.

Она сидела возле него, сцепив пальцы на колене.

В спаленку падал свет из столовой. Полусумрак скрывал то, что было некрасиво в лице Геннадия, - невыразительность, равнодушие, распустившиеся во сне губы, капли пота над верхней губой... Дорофея видела только то, что красиво: прямой профиль и прямую линию бровей под высоким лбом, темно-русые волнистые пряди на подушке и большие веки, за которыми, казалось, скрываются умные и гордые глаза. И, горюя о нем, о его неустроенной жизни, она не могла не любоваться им.

В окраинной ночной тиши еле уловимо - скорее угадываешь ее, чем слышишь, - звучала музыка. У соседей включено радио. Люди празднуют. Праздник по всей родимой земле, музыка в домах и в эфире.