- А пока что, - сказал Войнаровский, - будем делать наше дело. Когда меня назначили по этому ведомству, я, надо сказать, смалодушничал: отказывался, умолял, даже поплакал ночью - вот, мол, вся цена, какую я себе заработал...
- А теперь вам нравится.
Войнаровский ответил не тотчас. Он внимательно потрошил кильку, обдумывая ответ.
- Сосудики у меня, во всяком случае, не лопнут, - сказал он. - А насчет "нравится", так что ж, - человеку должна нравиться его работа, иначе это не жизнь... да и не работа. Полковник нашу работу не любил - и работал худо, и жизнь была без сладости.
Он выпотрошил кильку, отрезал у нее голову и хвост и отодвинул их на край тарелки.
- Пришлось мне недавно беседовать еще с одним пастырем, - сказал он, - с пастырем совсем по другой части, с батюшкой... священником православной церкви. Передовой такой батюшка, на конференцию сторонников мира ездил, Энгельса читал, очень осуждает позицию Ватикана... Так он красиво выразился: "Я, говорит, сопровождаю уходящую из мира идею, в этом моя общественная функция..." Да. А я сопровождаю уходящий порок. Только он сопровождает с крестом, а я с метлой и шлангом. Ну и нравится! Ну и что? Ведь интересно! Вот, к примеру: один рабочий - ваш ученик, кстати, я у вас на столе тетрадку видел с его фамилией - выиграл он, значит, по займу. Некий Икс купил у него эту облигацию по черной таксе, за полуторную цену, - прием не то чтобы распространенный, но достаточно нам известный. Не оригинальный. Вы, конечно, ничего не понимаете.
- Ничего не понимаю.
- Вам и положено не понимать. Зачем вам понимать такую гадость. А дело примитивное. Наворовал у государства, а тратить боится. Подозрения боится. Люди-то спросят: откуда вдруг такие средства? С чего?.. Он ведь не академик, не герой, а всего-навсего заведующий базой... Вот он и предъявит облигацию: дескать, выиграл десять тысяч. Звон поднимет на весь город! И под видом десяти реализует все пятьдесят, а то и больше, из того, что наворовал. Считать-то его расходы кто будет? Можно и сто тысяч под видом десяти реализовать умеючи... Ваш ученик заявил в органы.
Павел Петрович слушал, мучительно наморщив лоб.
- Наши сотрудники видели этого мальчугана, заходили к нему домой, он в этой истории не запятнан, честь и хвала садовникам... Нашли мы его по описанию этого Икса. Тянули нитку и нашли... Полковник, горячая душа, хотел его взять сразу, но я не дал. Отговорил. Смысла не было: облигацию Икс припрятал, сидит тихо, как клоп в щели, да и облигация не улика, доказать тяжело... Шуму наделаешь, а доказательств настоящих нет - и ты с носом, а казнокрад гуляет на воле... И чуяло мое сердце, вот чуяло и чуяло, что нитке не конец! Нет, думаю, кроме Икса должен тут быть и Игрек. Непременно должен быть, не могло обойтись без Игрека! Стал тянуть дальше, на свой страх и риск - полковник против был... Тянул, тянул...
- И что же? - спросил Павел Петрович.
- ...и шарахнулся.
- Нашли Игрека?
- Потому и шарахнулся, что нашел.
С загоревшимися глазами Войнаровский поднял рюмку.
- Постойте! - сказал Павел Петрович. - Чем же кончилось?
- Еще не кончилось. Но будет конец. Личное счастье Гната Войнаровского горит как солома, но законность восторжествует. Да будет так.
- Горит личное счастье? - переспросил Павел Петрович. - Почему?
- Да будет так! - повторил Войнаровский, и они выпили.
- А откуда вы знаете, - спохватился Павел Петрович, - что я встретил похороны? Я вас там не видел.
- Я был.
- А я вас не видел.
- Я в форме был, вы не узнали.
В самом деле, когда Войнаровский надевал форму, Павел Петрович с трудом узнавал его. Все его движения менялись, менялась походка и даже выражение лица.
- Вы тоже для нашего дела никуда не годитесь, - сказал Войнаровский. - Я бы вас и в секретари не взял... За ваше здоровье!
Павел Петрович выпил за свое здоровье, и ему показалось, что Войнаровский гордится перед ним и кокетничает, и захотелось сбить с него спесь и поставить на свое место.
- Вы преувеличиваете ваше значение, - сказал он, помрачнев, - а оно ничтожно, уверяю вас. Послушать вас - в вашем ведомстве решаются все вопросы гражданской морали. Глупости. Не вы устанавливаете законы. Не вы устанавливаете нравственные критерии. Подумаешь, десяток парней, идущих за гробом полковника! А десятки миллионов воспитываются помимо вас, без вашего участия.
- Да разве ж я... - начал Войнаровский.
- Их воспитывают садовники! - повысил голос Павел Петрович и даже встал со стула. - Сеятели, да! Великие и малые сеятели и садовники!.. Вы топчетесь на маленьком поле, маленьком, паршивом сорняковом поле. И все. Все, Войнаровский! Так что... Посмотрите, какое странное небо.
Увлекшись своим монологом, он не сразу заметил, как темное кухонное окошко побледнело, порозовело и стало наливаться малиновым светом. Он, собственно, и заметил, и смотрел на окошко, но не придал значения этим переменам, и вдруг они дошли до его сознания:
- Пожар!