Собрание сочинений.Том 2

Если Берию и Суслова он в любом случае мысленно ликвидировал, а условие их ликвидации мысленно же ставилось им каждому сочетансу в качестве непременного предварительного условия перед дележкой исторической информации о смертинах в анализах Сталина, то о Никите Хрущеве Л.З. просто не думал всерьез. Он не принимал его в расчет автоматически.

И вдруг, как это частенько бывает в различных играх с зашедшими в тупик бесконечных неудач мозгами и волей ошалевших игроков, Л.З. осенило. Хрущев… Хрущев… Хрущев. Стопроцентный вариант в качестве первочлена Большой Тройки… Полное отсутствие самостоятельности… Интеллигентности – ни на грош… Пьянчуга… Захаркан с ног до головы сталинским постоянным третированием и немыслимыми даже для кремлевских нравчиков унижениями… Отыгрывается, разумеется, на подчиненных, бешено самодурствует… Временами впадает в трансы от говнистого упрямства и мании преследования величия… Уязвлен до конца дней собственной хорьковой подлостью по отношению к отвратительно, грязно и трусливо преданным товарищам по работе… Инстинктивно тяготеет к крестьянскому здравомыслию, хотя по-профурсетски, кокетничая шахтерским прошлым, пресмыкается перед ненасытным фетишем индустриализации… Завистлив… Злопамятен… Трезво ощущает свою политическую жалкость и практическую беспомощность… Но главное, унижен… До того унижен Сталиным, что тянется подчас истерически и юродиво к очередным унижениям… Жить, кажется, без них уже не может, а оттого и капризно беспринципен, то есть мелко и по-крупному унижает сам себя, когда унизить Никиту-лаптя-сраного временно некому… Это – Номер Один… Ясно как день… Простое – всегда гениально, как говаривают на допросах в Госконтроле СССР самые отчаянные махинаторы и разбаза-риватели народных миллионов.

Л.З. до того поражен был правильностью открывшегося выбора, более того – совершеннейшей его несомненностью, что сразу же бодренько побрился.

Надо было, конечно, видеть, как брился Л.З. в каком-либо из самых своих самодовольных состояний. Надо было это видеть!

Он слегка раскорячивался во всем пространстве старинной амальгамы, глубоко обязанной, как считал Л.З., непременно подчеркивать значительность внутренних качеств его души и уникальных особенностей характера.

Кроме того, трофейное зеркало должно было внушать уверенность, что выглядит он не так уж паршиво, несмотря на сволочные свои хвори и зловонность политической ситуации в стране.

Зеркало выполняло свои прямые обязанности с неукоснительным достоинством. Манера его ненавязчивого угож- дения настроениям и вкусам Л.З. могла бы напомнить приличным людям, когда бы не померли почти все они задолго до прихода на Землю плебейского затмения, манеры старого, доброго, любимого и родственного камердинера…

Об опасной бритве – принадлежала до экзекуции Ка-нарису – скажем, что брила она сама. Сама брила, не теряя подолгу безукоризненной остроты своей заколдованной золлингеновской стали, отливавшей не злобной воро-ненностью, не коварной матовостью твердейшего металла, но розовато-золотистым цветом вечной верности владельцу.

Ах, Никитка… Ах, Никитка, – мурлыкал Л.З., оттягивая кожу, кончик носа, обрабатывая кадык и косясь на поблескивавшую перламутровую ручку разохотившейся бритвы.

Вполне естественно, что человек, особенно если это представительница прекрасного пола, забывает перед зеркалом обо всем мире, вглядываясь в самое доброкачественное и стопроцентное свидетельство своего действительного существования, жить без которого порою – особенно, повторяем, прекрасному полу – подозрительно тягостно и просто невозможно.

Нас не раз забавляла трогательная способность каждой без исключения женщины находить в любом ошеломительном маневре или же в неожиданном вывихе жизни хотя бы самую ничтожную и неприметную для постороннего глаза возможность самосозерцания…

Затерта вот в трамвайной толпе, согбенная под тяжестью какого-то горя, невзрачная дамочка и не думает даже скрывать своего жизненного отчаяния, своей тоски и боли. Вам самим до того по совпадению тошно, что вид дамочки вызывает раздражительный протест в душе, а в уме тягу к садистическому оскорблению этого ни в чем не повинного существа. И вдруг унылое лицо мгновенно преображается, преображается на одно лишь мгновение, но вполне этого ничтожного мгновения достаточно для существенного торжества жизни в поганом советском трамвае и приличного восполнения сил для наличных переживаний и будущих.

Дамочка вздохнула в знак того, что судьба заклеймена ею не окончательно. Вас тотчас поражает случайное наблюдение. В руках ваших зачуханный портфелишко с блестящей никелированной замочной бляхой. И вот в этой-то бляхе бедная дамочка успела спасительно выловить свое отображение. И каким бы искаженным ни было оно, как бы комично и горько ни расплывались в портфелишкиной бляхе черты человеческого лица, дамочка необычайно обрадовалась откровенному своему явлению в, казалось бы, беспросветной тьме-тьмущей, вывернутого сикись-накись советского бытия…