Собрание сочинений.Том 2

Уж они поскрипели там перышками и карандашиками в блокнотиках – с потр. вкус, оформл. интерьеры… свет в кам. просто способств. раек, и призн. обыгр. лампочку Ильича… поэзия возм. правды неотвр. наказ, – уж повы-таращивали писателишки с поэтишками глазенки на полутрупные физии крупных и мелких чинов, с омерзительной эффективностью фиксируя в памяти скромную силу и властность… стоическую верность порученному делу и… даже, даже, даже… сердечную боль за своих трудных подследственных – жертв исторически необходимых заблуждений…

И, соответственно, горячо потарапливая друг друга, пошаливая по-детски в очереди перед «очком» показательной камеры, бурно лелеяли эти молодые отталкивающие уроды зарождающиеся в воображении эпитеты, метафоры и прочие литературные штучки.

А уж взглянув в камерное «очко» с чувством, несколько напоминающим примитивную похоть, поглазев на несчастных, в любом случае, людей, нервно сновавших из угла в угол – зверье, загнан, тупик класс, бор… клетки желнарко-мом… в глаз, мольба о прощ… не прост, сердц. отстук. морзе… высш. мер… высш. мер… высш. мер… выр… род… чел… – уроды вслух обменивались впечатлениями и поражали даже повидавших виды палачей какой-то невыносимой угодливостью злорадного сладострастия.

Вдруг там гиенообразно завыл сигнал тревоги. Сопровождавшие чекисты рванули куда-то по корпусному коридору. Уроды приготовились деловито зафиксировать чудесные подробности захватывающего служебного сюжета. Тут-то на них и налетели поднятые по тревоге надзиратели – задорная ватага стажировщиков-душегубов из провинции.

Не сообразив по безграмотности и бескультурью, что пишущая братия, посетившая жуткую тюрьму с откровенно извращенными, бездушными целями, – явление вполне соотносимое с моралью «юности мира», молодчики-провинциалы очумели от мысли о попытке группового побега.

Предупредительно стреляя под ноги, паля в потолки, надзиратели свободными от оружия руками начали колошматить группу и.ч.д. из ССП и загонять их в дежурный бокс. Загнав, приказали улечься вниз рожами на бетонный пол и не вякать, суки, до заседания трибунала, не то на жопах заячьи уши подрисуем… у нас не сбежишь…

Кто-то из бойких, апеллируя к здравому смыслу, просил позвонить Ворошилову, грозил пожаловаться Сталину и Ежову. Мариэтта Шагинян требовала вызвать Микояна. Кажется, Вера Инбер с Агнией Барто тихо напустили луж и начали вполголоса стыдить Луговского за то, что тот несдержанно обосрался «в таком… в таком месте…». Некоторые – из самых сообразительных циников – поспешили съесть часть блокнотиков с эскизами и заготовками. Сергей Михалков с Сурковым с ходу вызвались быть старостами камеры. Лев Никулин мелко трясся в прощании со свободой. Лев Безыменский кричал, что он сам является сотрудником органов, а Александр Жаров с Анной Караваевой просто выли от страха, пускали пузыри в грязный бетон и опускались прямо на глазах надзирателей, очень довольных быстрым пресечением преступных намерений врага. Остальные, как и велено им было, не вякали, мысленно проклиная «пе-рерожденцев-головокруженцев, извративших светлую идею, плюнувших в лицо самого ленинизма… сволочи… если бы об этом знал Сталин…».

Когда в одной из камер ликвидировали бунт бывших эсеров, а заодно и самих эсеров, чекистские чины вернулись к видным членам ССП. Недоразумение было улажено.

С пострадавших после извинений взяты были подписки о неразглашении. Их накормили командирским обедом, выдав его за «типичный рацион подследственных». Вручили по паре часов, реквизированных у расстрелянных только что эсеров, и выпроводили на площадь Дзержинского.

После этого истинно осчастливленные писатели бросились обмывать трагический опыт и чудесное освобождение в Дом литераторов.

Там они, славно поддав, прямо усирались от хохота и восхищения, повторяя «потрясающую находку»: «На жопах заячьи уши подрисуем»… до народного словца тебе, Сашка, надо тягаться… и заметьте: не нарисуем, а подрисуем… ха-ха… чудесная подробность… но, главное, не где-нибудь, а на ха-ха жопе… только не у Володи Луговского… Барто с зайчиком… ха-ха… нет – есть у нас в народе языкотворцы… на самом деле в тюрьме нет ничегошеньки страшного… только рифмы, блядь, мало… Бэ-зы-мэн-ский, идите в химчистку, вы весь в фекалиях…

Сталин же объявил строгий выговор наркому Ежову.

Водить народные экскурсии на Лубянку было строго запрещено, хотя и ЦК партии, и редакции центральных газет были просто завалены письмами одиночек и коллективов трудящихся с просьбами о разрешении «торжественно присутствовать на допросах врагов народа и ползучих гадов советской власти»…

Так вот, из-за приключения членов молодого ССП Л.З. при всем своем могуществе не мог понаблюдать за странными душевными муками обреченных в камерах Лубянки.

Зато однажды ночью, прилично подзабалдев, дружки повезли Л.З. в Бутырки. «Мы тебе, Львище, покажем нашу «Индию», – сказали дружки.

«Индия» – эта большая камера – полным-полна была набита проказой-уголовщиной и крупными в прошлом партийными руководителями черноземных и нечерноземных областей.