Собрание сочинений.Том 2

Могу только сказать, что подрался с дураком одним – членом американской компартии. Сам, гад такой, богат, как начальник ОБХСС, а мечтает о советской власти в Америке. Я ему говорю:

– Ты видел, дорогой Роберт, чтобы собака, скажем, гадила в свою миску с жирной похлебкой?

А он мне в нос портрет Сталина тычет нагло и вопит:

– Вот мне какой хозяин нужен, а не мещанская миска с похлебкой. Не одним хлебом жив человек!…

Ну, думаю, хитрый и мозговитый народ – грузины. И до Штатов добрались со своими портретами. Похоже, что и цветы к рукам прибрали в Нью-Йорке – больно дороги гвоздики. Подумав так, двигаю Роберту в глаз – делаю клоуна. Кровь мне тогда в голову ударила.

– Падаль, – ору, – красноговенная, из нас там полве ка с лишним кровища хлещет со слезами и соплями, один хозяин отвратительней другого приходит, воровай на воровае сидит и взяточником погоняет, а ты тут с жира бесишься!

Роберт оборотку в скулу мою проводит апперкотом. Американцы в баре ставки ставят. Денег-то девать некуда. Чекисты еще не отняли. Покачнулся я, вид делаю, что в уме перекособочен. Еще пару ударов пропустил от коммуниста. Затем еще разок бью в другой глаз – второго делаю клоуна.

– Это, – говорю, – тебе за Родину мою многострадаль ную от дел социализма… А это… в носопырку… за Стали на… Прошу – в брюхо… за развал сельского хозяйства в стране… Еще разок в носопырку… за медицину бесплатную, что Высоцкого спасти не могла и еще, наверно, пригробила немножечко…

Ну, Роберт – с копыт. Мне половину выигрыша вломили. Больше, чем Кобзон за гастроль получил. Потом в полиции отбалакивался. Начальник сказал, что хоть он лично фашизм уважает, но в Америке – демократия, и он не позволит из американцев клоунов делать даже за коммунистические взгляды.

Чуть не судили, но Джим пригрозил Роберту, что наведет порядок в его гороскопе с переделкой деловых удач в экономический кризис, и Роберт порвал билет партийный.

– Спасибо, – говорит, – Джимка. Ты меня кое в чем убедил. О’кей. Но нам не хватает хорошего хозяина. Нам без хозяина трудно.

Объяснил я напоследок, что дубина он стоеросовая, потому что в России несчастной только и мечтает каждый крестьянин, да и работяги с начальничками, чтобы дозволили им похозяйствовать по-человечески, без разнарядок от вонючих обкомов и главков.

В общем, лечу обратно в Турцию. В США это просто. Отдал в консульстве рыло три на четыре, визу получил – и валяй в небо на «Боинге». Никто ничего не выспрашивает у тебя. Характеристик не требует. Инструкций, как вести себя в Турции, не дает…

Прилетел в Стамбул. В отеле в черный цвет волосню покрасил. Усы прикрепил, чтоб на турка быть похожим. «Опель» взял напрокат. Еду себе потихонечку к горе Арарат поближе. Дурак, думаю, был Ленин. Половину такой исторической армянской горы отдал басурманам. Скотина сифилисная…

«Опель» притырил в одной деревушке. Поближе к границе подобрался. В подзорную трубу гляжу на нашу священную границу. День прошел – не выходит Гоглидзе в наряд и не выходит. Может, тоже свалил в Париж к дальним родственникам?…

Лежу себе в маскхалате притыренном, виски похлебываю и охота мне на родину, в Рязань, возвратиться, и страх берет. Засудят они тебя, Зинка. Дадут за изнасилование Клавки Завзяловой с двойным нарушением границы лет пятнадцать – и прощай, молодость, с перспективой четвертой женитьбы на бабе с умом и душою. Вертай, Зинка, обратно в Айову. Нет, отвечаю себе, честь обязывает меня возвратиться и выступление сделать в клубе с трибуны о правде замечательной крестьянской жизни в Америке и борьбе фермеров с высокой урожайностью. Обязан. А потом – будь, что будет. Где наша не пропадала?…

Еще бы денек, и повернул бы обратно в Айвову. Попадать в руки новобранцев-салаг было мне нежелательно. Эти за внеочередной отпуск так тебя разделают еще до предварительного следствия, что смертная казнь избавлением покажется. И собаки искусают с голодухи.

Но тут вышел наконец Гоглидзе. Я ему условленно просигналил фонариком. Он напарника спать уложил побыстрей, а я к полосе пополз с подарками на хребтине.

Обнялись, понятное дело. Обмочил я по старой традиции патриотической струею столб пограничный с гербом колосистым. Гоглидзе сразу машинку с 42-й улицы рассматривать бросился. Жаль, говорит, что на батареях она не работает. Облегчило бы это нашу службу с напарником, а то мы тут с ним от скуки педерастами заделались. Из Мордовии парень.

Виски хлебнули со старым дружком. Колбаской из магазина еврейского на Брайтоне закусили. Рассказал я Гоглид-зе всю правду об Америке. Он и забился в корчах от зависти и ненависти к родной советской власти.

Все хорошо было бы, но проверяющий неожиданно заявился. Собака учуяла его за три версты, потому что относилась к нему как к врагу своему злейшему. Бить приказывал псов, чтоб злей были с родом человеческим при задержании.