Собрание сочинений (Том 2) (-)

- Нужны все усилия воли и страсти, чтобы проникнуть в самую глубину наслаждения, - проговорила Валентина Васильевна, глядя на свечи и только пальцами коснувшись руки Абозова, - там все как в сновидении. Каждый поцелуй потрясает, как смерть. Этого нельзя передать словами. Когда вы поймете меня, вам захочется жить, как саламандра, в огне. Посмотрите на эти розы.

"Господи, о чем она говорит", - подумал Егор Иванович и увидел на стене изображение севрской вазы, полной бумажных роз, на синей полузадернутой занавеси.

- Волшебные цветы из бумаги, - проговорила Валентина Васильевна, покачивая головой. - Какая тоска, правда? Их писал Сатурнов. Смотрите, как ему смертельно скучно. Так бывает всегда...

- О каком наслаждении вы говорите?.. Вы про что... - неожиданно для себя шепотом спросил Егор Иванович.

- А вы про что? - Она повернулась к. нему, и холодные ее глаза стали дикими, жадными, темными. Он придвинулся близко. Она раскрыла губы и засмеялась: - Выпейте вина за "про что". Смешной. Деревенский. Кулик.

Абозов выпил не отрываясь большой стакан красного вина и другой, сейчас же налитый ею. Стены, покрытые рыбами, застреленными оленями, горами тыкв и цветов, дрогнули и поплыли.

Валентина Васильевна крикнула через стол Горину-Савельеву - отчего он вдруг загрустил? Поэт вздохнул, и частые слезы вдруг посыпались из его подведенных глаз.

- Ну что, что случилось? Денег нет опять? - спросила она.

- Да. Но не это самое главное, - ответил он в отчаянии. - Вот кончается еще день. Меня никто не любит. Я хочу, чтобы меня полюбила великанша.

- Ведь это противно, наконец, Володя, становится, - проговорил Сатурнов, в первый раз за весь вечер открывший рот.

- Наляжем на шембертен, зальем горе вином, хи-хи! - восклицал Гнилоедов, сильно кренясь в сторону Белокопытова, чокался с ним, пил и, оставив бокал, схватывал Николая Александровича за жилет, как черт Петрушку. - Не понимаю современных стихов! У меня голова трещит от них. А сам русскому просвещению служу. Выпьем за хозяйку! Кабы не она, не бывать журналу, ничему не бывать!

Голоса, восклицания и смех вдруг смешались и потускнели. Егор Иванович различил насмешливые слова Валентины Васильевны:

- Вы все еще не догадались?

Она держала теперь перед светом узкий бокал, полный вина. Белокопытов кричал ей с того конца стола:

- Издатель "Дэлоса" говорит глупости про медведей!

- Валентина Васильевна, Валентина Васильевна! Мы пьем за Россию, за русский народ, за нутро! - завопил Гнилоедов и, чмокнув красными губами, захохотал, тряся животом стол.

- Господи, как они кричат, - сказала Валентина Васильевна, - молчите! Что за непослушание! Я пью за всех медведей на свете!

Она поднесла бокал и стала пить, медленно закидывая голову, окруженную темными волосами, которые легли, наконец, на ее спину. Потом, поставив бокал, она нагнулась к Абозову и проговорила только для него одного:

- Мне хочется потрудиться над вами. Можно?

Он увидел склоненные ее плечи, кружева и маленькие груди. Волна теплоты коснулась всего его тела. Он ответил, путаясь и шепелявя:

- Делайте все что хотите со мной. Вы необычайный человек. Я, должно быть, схожу с ума...

Сейчас же она спросила почти строго:

- Хотите содовой воды?

Тогда он схватил ее руку и, задыхаясь, стал целовать.

Она вырвалась, проговорив:

- Пустите же!

Егор Иванович поднялся, покачнулся и вышел в гостиную.

- Пропал, погиб, ужасно! - повторил он и в изнеможении прилег на сомье, ткнувшись лицом в подушку. От нее исходил все тот же одуряющий, сумасшедший запах. "Жить нельзя. Сейчас же прыгнуть в окошко", - подумал он и не мог пошевелиться. В столовой голос Сатурнова проскрипел:

- Готово дело, хы-хы!

Тогда в дверях появился Белокопытов. Не спеша, закурив папироску, он присел на сомье, похлопал себя по коленке и проговорил:

- Хорош!

- Коля, милый, что я наделал! Какой ужас!

- Хорош! - с удовольствием повторил Белокопытов.

Тогда Егор Иванович вскочил и, тряся друга своего за плечо, стал спрашивать, простит ли его Валентина Васильевна и вообще можно ли теперь остаться жить после глупостей, которые он наговорил, и грубиянства.

- Извиниться, конечно, необходимо; другое дело, простит ли она, сказал Белокопытов. - Я предупреждаю тебя, Егор, ты взял какой-то странный тон. Первый раз в доме, хватаешь за руки, лезешь со своей рожей под самый нос хозяйки, и тебе приходится говорить: "Пустите же!" Что это такое! Если ты не хочешь со мной ссориться и вообще вылететь из "Дэлоса" к чертям, держи себя скромнее,

Егор Иванович откусил ноготь и смолчал. В столовой зашумели стульями, и вошла Валентина Васильевна. Лицо у нее было совсем спокойное. Абозов подошел к ней и, глядя под ноги вкось, сказал, чтобы она простила. Он ожидал молчания, она же взяла его под руку и проговорила нежно и ласково:

- За что прощать? Вы что-нибудь разбили? Садитесь и рассказывайте, в чем виноваты.

И сейчас же, не дожидаясь его ответа, подошла к роялю и заиграла с Гориным-Савельевым в четыре руки.

12