Собрание сочинений (Том 2) (-)

Следом за ней, не отставая, шел незнакомец в клетчатом пальто. Когда она останавливалась, он отходил к стене дома, - руки за спиной, кепка надвинута на глаза. На Плющихе он подошел и сказал спокойно:

- Ну, а теперь куда?

Маша взглянула, махнула рукой, пошла дальше. Он не отставал, - за ней. Потом опять заговорил:

- Никак не могу понять, кто вы такая?

- Убирайтесь, - проворчала Маша.

- Целый час у Филиппова глядел на ваше лицо, - сы плакали и не замечали слез. Брошенная? Нет. Проститутка? Пожалуй, что нет, не совсем. Одно время думал, вы к реке пойдете. Нет. Странно! Ну, а здесь, на Плющихе, какого вам черта нужно? Вы ведь без цели идете.

- Откуда вы знаете? Что вам нужно? Оставьте меня в покое, проговорила она, закинув голову, глубоко вдохнула сырую мглу ночи. - Больше не могу. Устала.

Она пошатнулась. Незнакомец поддержал ее. Мимо плелся извозчик, из ночных, - старичок на древней лошади. Он долго не мог понять адреса; жалуясь на овес, на сено, на пожар в деревне, торговался. Незнакомец посадил Машу в рваную пролетку. Поехали по булыжной пустынной улице. Маша отклонилась в угол пролетки. Кивала ее нелепая шляпа, кивали мокрые перья. Незнакомец задрал ногу на ногу, невесело посвистывал что-то нерусское. Должно быть, тертый был калач.

- Зайдемте...

- Не хочу.

- Бросьте. Вы - бездомная, я - одинокий, как черт. Пожелаете - обижу, не пожелаете - не обижу. Чаю выпьем. Поспите.

Маша молча слезла с извозчика. Вошли в пустую прихожую (здесь незнакомец снял калоши), оттуда в низкую затхлую комнату, освещенную через окно уличным фонарем. Этот мертвенный свет был до того неприятен, что незнакомец сейчас же опустил шторы. Зажег керосиновую лампу. Маша увидела железную неряшливую кровать, у другой стены просиженную оттоманку, стол с холодным самоваром и остатками еды, и в углу - горку разноцветных жестянок.

- С голоду здесь не умрем, - скосоротился незнакомец, указывая на жестянки, - борщ с мясом, битки в томате и беф-брезе... Лучшего качества, вполне заменяют... и так далее... для экономных хозяек. Сволочь, конечно, страшная... Я уж целый год не ем мяса: с тех пор как занялся распространением этой тухлятины.

Он бросил клетчатое пальто на кровать, видимо несколько сконфуженный неряшеством в комнате. Предложил Маше диван. Она сняла шляпу, села, подобрав ноги. Закрыла глаза. Будто издалека, из-под воды, слышала, как агент по распространению мясных консервов разжигал примус, посвистывал. Должно быть, Маша заснула, но очень ненадолго, - вздрогнула, как подброшенная током. Агент сидел у стола, мешал ложечкой в стакане, тоскливо, одиноко звенела ложечка. Лампа освещала четырехугольный его подбородок, плотно сжатый рот, рыжие брови.

- Скучно, - сказал он и, подняв глаза (умные, старые, одинокие), стал глядеть на Машу. - Скучно. Непривлекательный человек, неудачник, денег мало. Вот и скучно. Иногда думаю: для каких-нибудь больших дел, может быть, я и пригодился бы. Нет, не для торговых. Для больших авантюр с убийствами, погонями, маскарадами. Кровь, золото, игра. Спросите эту кровать, что на ней было продумано. Будь я писателем - наверно бы прославился, А на практике продаю гнилое мясо. Почему? Голову можно разбить о подоконник: почему я ни к черту не гожусь? Читал историю французской революции. Ну, конечно, я - Робеспьер, я - Дантон, Марат... Там бы я развернулся. Несомненно во мне гниет великий бунтовщик. Бунт против всего. Бунт стихия. Бунт - праздник. Несомненно вы предполагаете, что я - просто истаскавшийся парень, мелкое жулье, хвастун. Разуверить можно действием. Не словами. Вот, например, если бы я в таком эдаком половом исступлении полоснул вас кухонным ножом по горлу?.. А? Ведь всякие людишки бывают. Или отправить ваш труп в корзине в Харьков, до востребования?.. Кхэ!

Маша, не двигаясь, глядела на него с дивана. Агент говорил вполголоса, весь подался вперед, в общем был спокоен, только ноздри его, широкие и дряблые, вздрагивали - из-за чертова ли самолюбия, или действительно в ноздри ему потянуло запахом преступления.

Он говорил - тихо, не торопясь - вещи похуже, чем Базиль в пролетке, и сейчас же вывертывался, хотя его и никто не прижимал, никто не интересовался - великий он человек или вошь. Вознесясь, унижался; рассказывал, как однажды в одиночестве, на этой постели, больной, он целые сутки просил пить: "Питики, питики, - просил я слабым голосом..." Или - как ночью, сидя в подштанниках, кушал яичко, лупя его на ладони.

Когда он дошел до этого лупленного яичка, Машу вдруг охватила такая злоба, что застучали зубы.

- Вы пошляк, - сказала она, - негодяй, нашли над кем измываться... Трус!

Агент поднял большие руки к плешивой голове, с трудом оторвался от стула и заходил по комнате, забросанной окурками. "Этот не зарежет", подумала Маша.