Собрание сочинений. Том 2. Биография

Я товарища… Волкова-Ланнита хорошо знаю, знаю его и видел, по-моему, у Маяковского. Он говорил о кино и говорил так, как раньше говорили, ну, о топоре или о телеге. Ему было трудно, он жил, как бы не имея мандата на широкую задачу. А задача изменяется. Вот я, современник Маяковского, кажется, я человек того же возраста. Помню его с 1914 года, а может, с 1913-го. Прекрасный, красивый человек, который говорил про другое искусство. Он говорил: «„О-го-го“ могу громко сказать, и охоты поэта сокол, плавно сойдет на низы» (У Маяковского: «„О-ГО-ГО“ могу — и — охоты поэта сокол — голос мягко сойдет на низы»). Человеческий голос стал орудием разговора, орудием соединения людей в группы, которые знают, куда они пойдут, для чего они идут. Это был не только новый поэт. Это был поэт, создающий не вещи отдельные, а потоки металла. Он говорил, что улице нечем разговаривать. Он изменил стих, он оторвал стих от набора. Стих нуждается в наборе, но он должен звучать. Пушкинский стих был стихом голоса, и его можно сейчас прочесть, и голос Пушкина, его манера говорить, его манера думать, соединять вещи, родятся заново. Но трудно человеку, который приходит на новое поле, трудно, потому что так сперва говорят: «Это невозможно», потом говорят: «Ну, это неинтересно», потом говорят: «Мы это уже раньше знали». И человек, большой человек, редко получает при жизни полное признание. Один из великих марксистов — я сейчас говорю <нрзб>, найдете это — говорил, что богатели не те люди, которые покупали изобретения, и, конечно, не изобретатели. Богатели те люди, которые покупали пробные, выброшенные, кажущиеся ненужными, даром потраченные создания. Паровоз, самый обычный паровоз, про который говорили, что он невозможен, перед ним нужно послать человека, который предупреждал бы, что идет страшная машина, оказывается, что он пошел, и он уже не паровоз, он уже дизель, а она бежит, без него нельзя, и мир изменяется, и этот изменяющийся мир мы не сразу оцениваем.

Владимир Владимирович казался идеалом человека. Я такого товарища и другие мои современники не видели: бескорыстный, верящий в людей, умеющий с ними работать. У него люди, которых он знал, были перед ним равны. Они сравнивались по степени своей необходимости для изменения всей жизни. Ну, конечно, этот человек, Володя, Владимир Владимирович, мы сейчас видим его статуи, он стоит на улице Горького. Когда-то он говорил: «Мне просто наплевать на бронзы многопудье…» (В цитате слово «просто» лишнее.) Ему не нужно было. Но книги изданы, и книги изданы про него — они нужны. И надо узнать, кто такой человек, что это за человек, которого каждый день мы видим, как видим электрическое освещение, как видим автомобиль. Кто этот человек и как он выглядел? И мы… Ну, я сейчас скажу несколько грустных слов. Одна очень маленькая поэтесса, которая при мне стала писать, когда начали говорить про великого Маяковского, сказала: «Да что такое Маяковский? Маяковский — это поэт среди поэтов!» Это то же самое, что сказать, что Москва — город среди городов. Она большой город, с другими потребностями, с другой поэзией.

И вот книга Волкова-Ланнита, она… (листает) в ней триста страниц, почти все заняты фотографиями. Это не одна фотография. Конечно, приятно автору увидать свою хорошую фотографию перед книгой, которой… увидать, пробыть с автором рядом. Вот эта книга, придуманная, открытая Волковым-Ланнитом, который любил в это время граммофоны и защищал… он защищал новую технику, а теперь он из обыкновенных фотографий создал книгу о человеке. Человек маленький, молодой, его мать, дом, в котором он родился, его молодость. Он растет, и, увы, он стареет на ваших глазах. Он даже устает. Вы живете вместе с этим автором, который перед вами перелистывает. Вы забываете, что это фотографии. Это важно. Вас пустили в комнату, в которой еще живет Маяковский. И когда автор говорит о судьбе фотографий, о труде Маяковского… Он работал беспрерывно, он ездил в самые глухие части нашей страны, не потому что ему было тесно, потому что он был нужен всюду. Он говорил, что я теперь знаю, сколько километров занимает бритье и сколько километров проходит поезд, пока человек выпивает стакан чаю. Он… Под ним ехала земля. Причем он ехал не на праздник, он отыскивал города, такие как Элиста, построенные только что среди пустыни. Он как бы вводил в это новое трудовое гнездо понимание широкого читателя. Эта книга, этот рассказ про то, как снимались фотографии…