Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

— Дела не очень важнецкие, но поправимые, — сказал он, заметно повеселев после осмотра. — Пальцы потом придется удалить. Может быть, не все. Дашь отрезать? — спросил он Лешу.

— Вам виднее.

— То-то, что виднее, ведь могли бы обойтись и без потерь! Готовьте к утру на операцию, — распорядился Иван Иванович.

Операция проходила точно так же, как в прошлом году, и Варя стояла на своем посту, но больной лежал на правом боку и разрез делали слева.

Разница была еще в том, что Леша по разговорам врачей довольно ясно представлял себе ход дела, и оттого ему показалось, будто операция длилась дольше первой. Когда становилось страшно, юноша прислушивался к движениям и голосу Ивана Ивановича и успокаивался. Он дождался-таки этого человека, измучился, устал невыразимо и теперь, покорно отдавшись в его надежные руки, говорил себе: «Ну вот, я ошибся однажды, но потом выполнил, что мог. Он тоже сделает все, что может».

Как сон вспоминался разговор с большеносым равнодушным Гусевым, его убийственные слова: «Что вы мне говорите! Я привык на материке каждый день оперировать по этому поводу».

И собственный ответ, когда сердце сжалось в режущий кусочек льда, «Плохая у вас привычка — ведь вы четвертуете заживо молодых людей!»

И был один момент во время операции, не замеченный только самим Лешей… Это произошло, когда Иван Иванович добрался до ствола нерва и уже вырезал кусочек с двумя поясничными узлами и показывал его ассистенту, держа кончиками длинного пинцета. Встревоженное лицо Никиты, следившего за состоянием больного, привлекло внимание хирурга.

— Пульс?

— Сейчас скажу. — Никита пожал плечом, словно от неловкости.

— Быстренько дайте камфары!

— Да. — Никита сразу принял шприц из мгновенно реагирующих рук Варвары.

— Леша, Леша!

— Потом прошибло, — ответил больной глухо.

— Быстрее! — торопил Иван Иванович, не повышая голоса и не меняя тона. — У него хороший был пульс.

— Да, — так же сказал Никита, впрыскивая камфару в руку больного.

— Как сейчас себя чувствуешь? — спросил Иван Иванович Лешу и к Никите: — Сделайте кофеин, потом укол адреналина.

— Ни-че-го-о, — проговорил Леша медлительно, — только левая нога не дает покоя.

Операция окончилась благополучно, и больного, бледного, слабого, но успокоенного, увезли в палату.

— Что, Никита? — заговорил Иван Иванович, снимая перчатки.

— Давление сразу упало до нуля, пульс не прощупывался. Весь похолодел, общий пот, но сознания не терял.

— Я боялся этого, потому что он слишком истощен болями и бессонницей. С такими больными, у которых при крайней слабости повышенная возбудимость, надо быть всегда начеку!

64

Тавров проснулся в шесть часов. Несколько минут он лежал не шевелясь: рука спавшей Ольги обнимала его, и ему никак не хотелось терять ощущения нежной ее теплоты.

Потом он вспомнил о дополнительном оборудовании, поступающем на фабрику, и бездумно-жизнерадостное состояние сменилось озабоченностью. Он осторожно отодвинулся от Ольги, но, еще медля, приложился щекой к ее волосам, разметавшимся по подушке. Его жена! Да, теперь она его жена! Чувствуя себя безмерно богатым, он тихо оделся и, захватив сапоги, в одних носках вышел на кухню, но едва зажег керогаз, как появилась Ольга, в халате и туфлях на босу ногу, свежая после сна, позевывающая, улыбающаяся.

— Дай, дай, я сама! — Она отняла у него пустой чайник, и сразу начала хозяйничать, умываться, прихорашиваться.

— Когда я просплю и не провожу тебя на работу, у меня ощущение большой утраты, — говорила она, звякая посудой.

Через полчаса Тавров уже сбежал с крыльца своей квартиры. Раннее утро встретило его сиянием солнца, безоблачной ясностью. Опять горячий день вставал над прииском.

Миновав жилые постройки, молодой инженер бодрым шагом свернул к устью ключа, впадавшего в Каменушку, и пошел к фабрике, уступами вздымавшей светлые корпуса на склоне рудной горы. Кругом остатки леса, порубленного еще первыми старателями, выше — каменистые развалы. У этих скал прошлым летом в ветреный яркий день он встретил Ольгу, подавленную, расстроенную, метавшуюся в поисках цели жизни. Наблюдая ее теперь, Тавров не мог нарадоваться: она казалась ему необыкновенно прекрасной, и все, что она делала, было хорошо.

Пустая вагонетка, постукивая о железо рельсов, катилась в гору, повиснув на канате бремсберга. Вторая, нагруженная рудой, увлекаемая собственным весом, мчалась ей навстречу по параллельной дорожке. Они сновали вверх и вниз круглые сутки, перетягивая одна другую. Так шло питание фабрики. Тавров взглянул еще в сторону прииска и вошел в здание.

Из бункера по ленте транспортера большие куски руды двигались к «грызуну» — машине крупного дробления, из нее порода поступала на грохот-сито. Куски, не прошедшие в бункер для мелкого продукта, шли для дополнительной разбивки на валки и на недавно установленную коническую дробилку, а потом вся порода текла по транспортеру на шаровые мельницы.

В цехе среднего дробления возилась группа рабочих, подтаскивая детали второй конической дробилки, — нужно было заменить ею валки.