Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Они разговаривали, сидя на бревнах, крепко привязанных к палубе. Выше и ниже их, словно в деревне, сидели, греясь на солнышке, люди. Погода установилась, и народ сразу ободрился, повеселел. От нечего делать играли в подкидного, в «шестьдесят шесть», тут же пристроился хор — первая проба голосов, — кто-то за стойлами пиликал свое на гармошке. Лошади — пегие, буланые, вороные, стоявшие в ряд у кормушек, тоже напоминали о деревне. А за кормой блистала на просторе присмиревшая морская волна. Белые чайки мелькали вдали, и паруса белели, как чайки; где-то рядом лежали неведомые острова.

— Простите, а вы… туда, на Чажму, охотно едете? — после небольшого молчания спросил Тавров.

— Да, конечно! — просияв, ответила она. — Но меня зовет туда не Север, а близкий человек. Если Север таков, как вы говорите, то мне он покажется еще прекраснее. — Ольга с улыбкой всмотрелась в подвижную линию горизонта. Небо ли поднималось и опускалось там, море ли? Они точно дышали, и в ритм этому дыханию плавно и медленно раскачивался пароход.

— Мне чаще приходилось бывать на юге, — заговорила снова Ольга. — Меня с детства баловали, я росла самой младшей в семье, поэтому во время летних каникул сестры создавали мне все возможности для отдыха. Родственников у нас много, народ обеспеченный, и я нигде никому не мешала. — Ольга рассмеялась приглушенным, но приятным смехом. — Хорошо еще, что я не стала неженкой, но условия вырасти Обломовым у меня имелись.

«Вы им и выросли», — чуть не сказал Тавров, глядя на нее и представляя себе, как ее баловали. «Может быть, поэтому и не привыкла доводить начатое до конца», — подумал он.

Ольга была красива, но ему казалось, что не это привлекало его, а свойственное ей обаяние доброты сердечной и смелой доверчивости человека, не привыкшего кривить душой. Он чувствовал себя при встречах с этой женщиной так, точно они дружили уже давно. Ему нравилось быть рядом с нею, всегда веселой и приветливо-общительной среди людей, нравилась ее своеобразная манера определять характер попутчика, поразившего чем-нибудь ее воображение.

— Вот бухгалтер, едет из отпуска. Наверно, скупой и ворчун страшный! — говорила она, наблюдая за приземистым лысым старичком в поношенном, но чистеньком костюме с пестрым галстуком над вырезом жилетки, восседавшим в группе, где играли в преферанс.

— Может быть, снабженец, — возражал Тавров.

— Нет, те благодушнее, и цвет лица у них свежее.

— Как же вы не побоялись испортить себе в будущем цвет лица, поступая на бухгалтерские курсы? — с добродушной язвительностью напомнил Тавров.

— Интересно, кто он? — спрашивала Ольга, глядя на курносого бронзово-загорелого парня. — Смотрите, сколько в нем сдержанной силы и уверенности в себе, а глаза, прищуренные, окруженные ранними морщинками… Так бывает только у людей, привыкших к открытым просторам.

— Возможно, геолог, — подсказывал Тавров.

— Нет, геолог, наверно, иначе глядел бы на море. Мне он представляется рыбаком. Вообразите, набегает штормовая волна, а этот взгляд зорко устремлен навстречу…

— Пожалуй, — соглашался Тавров, словно уже видел молодого спутника ведущим рыбацкий сейнер.

— А тот в плаще похож на бывшего священника, — говорила Ольга. — Смотрите, какое у него елейное выражение, а глаза так и сверлят, как буравчики.

— Изволили ошибиться. Это преподаватель литературы. Я с ним вместе садился на пароход, и здесь, на нарах, — соседи.

— Ну, значит, он преподаватель-фарисей. Зло в нем кипит, а со всем умилением толкует о нравственности и морали.

Тавров засмеялся.

— Вот это верно! Я с ним уже схватывался: превозносит классиков, а нашу советскую литературу потихоньку охаивает. Этот за длинным рублем потянулся на Север.

— Вы чувствуете похолодание в воздухе? — сразу переменила тему разговора Ольга. — А ведь день солнечный… Мне кажется, климат уже переменился и цвет моря стал другой.

Она встала и, обходя людей, расположившихся на палубе, подошла к борту. Тавров последовал за ней. Схватившись за поручни, оба посмотрели вниз…

Две акулы обогнали пароход, выставив из воды угловатые плавники. Вытянутые тела их промелькнули, как торпеды.

— Этим рыбкам нужны бесконечные убийства, — сказал Тавров. — Некоторые виды акул рождают живых мальков, и новорожденные немедленно начинают хищничать.

— Вы слушали сегодняшнюю радиопередачу? — спросила Ольга. — Англичане окружили немецкие войска в Нарвике и обстреливают их с военных судов. Гитлеровцы сопротивляются упорно. Без стеснения ведут драку на чужом дворе! Хозяева, норвежцы, наверно, порадовались бы, если бы их враги, а заодно и защитники потопили друг друга.

— И те и другие заинтересованы в вывозе железной руды из Норвегии, — сказал Тавров. — Каждый из них заботится только о собственной выгоде, своя рубашка ближе к телу. Какая уж тут защита!

— Заботится о собственной выгоде… — задумчиво повторила Ольга. — Это очень основательно делал всю жизнь норвежец Пер Гюнт… Но, думая только о себе, он никогда не был самим собой. Вы читали, есть такая пьеса-сказка у Ибсена?..