Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Наконец повернул шею, смотрит сквозь очки.

– Извините, вы меня?

Может быть, отсвет белых подземных ламп на мраморе так мужественно лепил его лицо, вылитый Михаил Борисович, во всяком случае, пятнадцать лет назад таким был. А смотрит как на чужого.

– Простите, вы ведь Михаил Борисович?

– Наоборот, – говорит.

– Как это наоборот?

– Борис Михайлович. А вы кто?

– Как это кто? Да вы сегодня меня по голосу узнали.

– А теперь не узнаю.

– Вам, наверно, моя личность мешает. Да и вы на себя мало похожи. Постарели оба.

– Простите… Нет, не припомню.

– А я сейчас за колонну зайду, и вам моя внешность мешать не будет.

Зашел я за мраморную колонну и зову оттуда негромко:

– Михаил Борисович!

– Да не Михаил Борисович, а наоборот. Покричите еще. Вдруг что-то знакомое почудилось.

Я совсем спрятался за колонной и голос повысил:

– Борис Михайлович! Ау!

На меня оборачиваться стали. Мужчины, старушки, любопытные. Даже молодые женщины. Может быть, это имя что-то им говорило.

– Да, – протянул Борис Михайлович. – Что-то окликает меня из далекого прошлого. Как из могилы. Голос у вас какой-то замогильный. А кто? Не пойму.

– У меня замогильный? – обиделся я. – Обыкновенный у меня, как у всех.

– Отойдите подальше в тот конец к эскалатору и оттуда покричите. Чтобы полная иллюзия была.

Делать нечего, пошел я к будке, где лысый старик сидел, и как рявкнул:

– Борис Михайлович, к телефону вас!

Тут подскакивают ко мне два милиционера.

– Пройдемте.

А старик из будки:

– Это он нарушал, я видел.

– Ничего я не нарушал, это я из прошлого кричал.

– Кому, говорят, кричали?

– Да вот он подходит, в кожаной куртке, это мой старинный знакомый.

Я даже однажды его выручил, можно сказать, от тюрьмы избавил. Доброе дело сделал, не хвастаюсь.

А тот подходит и бровью не ведет.

– Вы знаете его?

– Нет, не припоминаю что-то ни этого человека, ни его доброго дела.

Старик из будки как закричит:

– Хватайте его! Я его знаю! Это террорист!

Заломили мне руки за спину, публика шарахается.

– Где бомба?

– Там бомба!

Толстую тетку с тюками на ручной тележке у схода с эскалатора заклинило. Лестница движется, снизу напирают, стоять на ногах невозможно. Шум, крики. Мигом куча-мала образовалась.

Несчастье.

И я туда рванулся. Мне по затылку дубинкой. В общем, нехорошее дело получилось. Потом, конечно, разобрались во всем. Но шишка, когда трогаешь, до сих пор болит.

Тот старик из метро долго потом извинялся:

– Прости, говорит, обознался. Был в нашем дворе коммерсант, черный с усами, настоящий террорист, так я вас, извините, за него принял.

И я, верно, обознался. Тот – Борис Михайлович меня по голосу помнил, этот, который наоборот, кричать заставлял.

Хотел было еще раз позвонить, но раздумал. «Если, думаю, не пришел, значит, он только мой голос и помнит. А про мое доброе дело забыл. Обойдусь». И обошелся.

ЮНЫЕ ЧИТАТЕЛИ

Он лежал на диване – на жесткой подушке затылком к свету. Он лежал, полуотвернушись и поднеся книгу совсем близко к глазам, чтобы не видно было матери, что именно он читает. То и дело он облизывал острым кончиком языка пересохшие губы, сжимая колени, и худощавые мальчишечьи ляжки в грубых джинсах терлись друг о друга. В десятый раз он перечитывал, почти не вглядываясь в нечеткие, еле различимые в зимних сумерках строки, он знал их наизусть.

«– Спасибо за то, что вы думаете обо мне, – только и сказал он.

– Отчего же мне не думать?! – едва слышно, с чувством произнесла она.

Микаэлис криво усмехнулся, будто хмыкнул.

– Ах, вон, значит, как!.. дозвольте руку! – вдруг попросил он и взглянул на нее, вмиг подчинив своей воле, и снова мольба плоти мужской достигла плоти женской.

Она смотрела на него зачарованно, неотрывно, а он опустился на колени, обнял ее ноги, зарылся лицом в ее колени и застыл…»

Снизу поднималось сладкое томление, мальчик, воровато оглянувшись, опустил руку в карман и нащупал сквозь сатин толстоватую палочку – свою плоть. Ощупью он выпростал палочку из трусов, которые она изнутри натягивала, и стал медленно водить туда и сюда по голой внутренности своей ляжки – по этой гладкой, нежной, как девочка, коже, поросшей редкими волосками. Это было удивительно. Хуй был отдельно – такой твердый, что как бы чужой, нога была отдельно – это была она – милая девочка с длинными белыми волосами, которая сидела в классе через парту от него, впереди (он ее постоянно рассматривал на уроках как бы невзначай). Может быть, это была ее нежная шейка, сам он был посторонним, но главным действующим лицом в этом однообразном ритуальном действе.

Удивительно! Он водил чужим хуем по девической тонкой шее – и от этого получал нестерпимое удовольствие. А она получала – и она. Он почти видел, как раскрываются ее полные розоватые губы, почти слышал, как она стонет. Это было настоящее извращение. Потому, что он погружал туда чужую горящую палочку все глубже – и молнии снизу пронизывали его. Это была его поза. «Складной стул», – называл он ее про себя. А глаза бежали по странице, почти не видя строк, – и возвращаясь снова и снова к прочитанному, как в тумане. Как в тумане…

«…лицом в ее колени и застыл.