Собрание сочинений (Том 3)

- Володя. Будем знакомы?

Люська вкладывает в его руку свои пальчики.

- Сестра ваша? - спрашивает он у Вали. - В Ленинград едете?

Она не привыкла разговаривать с незнакомыми парнями, да и знакомых было много ли - несколько сельских ребят! - и отвечает "да", робея, краснея и негодуя на свою дикость. Чтобы он не подумал, что она совсем дура нелюдимая, она спрашивает:

- И вы?

- Я тоже. Вы в Ленинграде где живете?

- Мы жили на Выборгской, - говорит она. Что дом их разбит, договаривает в мыслях, вслух стесняется - чересчур уж получится бойкий разговор.

- Мы на Дегтярной. Знаете Дегтярную?

Она не знает Дегтярной, вообще мало что знает дальше своего района, по правде говоря. Ей снятся улицы, она считает - это ленинградские, но, может быть, она их придумывает во сне...

Это все она ему рассказывает мысленно, а вслух произносит одно только слово:

- Нет.

Возвращаются пассажиры, выходившие дышать воздухом. Возвращается дядя Федя. В одной руке у него бутылка топленого молока с коричневыми пенками. В другой - большая, румяная, великолепная картофельная шаньга. Он несет эти свои приобретения бережно и с достоинством, и, конечно, он недоволен, что его место занято.

- Ну-ка, парень, - говорит он.

Тот встает безропотно. Дядя Федя, успокоившись, разламывает шаньгу пополам и дает Люське и Вале, приговаривая:

- Покушайте гостинца.

- Я потом, - говорит Валя.

Потому что парень смотрит на шаньгу. Она бы отдала ему половину своей доли. Даже всю свою долю. Но как дать? Сказать "нате"? Обидится. Спросить: "Хотите?" - скажет: "Спасибо, не хочу".

Он отвернулся. Сидит на мешке чьем-то и смотрит в другую сторону. Отвернулся, чтобы не мешать Вале есть. Будто так уж ей нужна эта шаньга.

Поезд идет. Идет контроль.

Старичок контролер в очках, а перед ним проводница, она выкликает:

- Приготовьте ваши билеты!

Все достают билеты. Дядя Федя лезет в нагрудный карман. И тот парень лезет в нагрудный карман. У всех внимательно рассматривает контролер билеты, а у некоторых еще спрашивает документы, и громко щелкают его щипцы, и когда они щелкнули - уже тот человек спокоен, он едет правильно и может ехать дальше, куда ему нужно.

Так проверил контролер дядю Федю и его земляка, женщину, которая рассказывала про сны, и морячка, и девушку в пуховом берете, и остальных всех, и вот он повернулся к парню в ушанке и ватнике, сидящему на чьем-то мешке. Парень подал бумаги.

- Билет, - сказал контролер.

Парень встал и молчал.

- Нет билета? - спросил контролер, глядя сердито через очки.

- Мне нужно в Ленинград, - сказал парень.

- А пропуск где? - спросил контролер.

- Мне очень нужно в Ленинград, - сказал парень.

- Мешок твой? - крикливо спросила проводница. - Где ж твои вещи? Это все вещи твои?

Парень молчал. Все молчали, покамест контролер читал его бумаги.

- Так, - сказал контролер, дочитав. - Пошли.

Опустив глаза, парень двинулся вслед за проводницей. Контролер за ними. Все заговорили громко.

- Как можно, - говорили одни, - ехать зайцем, на что это похоже!

- А вам никогда не приходилось? - спрашивали другие. - Не знаете, почему человек иной раз едет зайцем?

- Просто жулик, - говорили третьи. - Думал украсть чего, - не вышло.

- Валь! - сказала Люська. - Он думал украсть чемодан?

- Хватит тебе повторять глупости, - сказала Валя.

- Он жулик? Валь!

- Нет.

- Просто он молодой человек, - примирительно сказала Люська, желая утешить и подлизаться.

Валя взялась за "Радугу". Ей грустно стало. Еще почти двое суток в этом вагоне... Какие несправедливые есть люди. Не может быть у жулика такое лицо.

7

...Вот запало в голову чужое окошечко и месяц над черной сосной.

Тонкий месяц светит. Краснеется окошечко. Зовет дорожка, бегущая к домику.

Что будет у меня, что? Какая предстоит мне любовь?

Какие подвиги, какие переломы судьбы?

Это со всеми так или только со мной, что все время уходят от меня те, кто мне нужен, или я от них ухожу?

И этот тоже - на минутку подсел, и нет его, увели.

Будет ли встреча прочная, вечная?

8

Сколько печных труб, оказывается, понастроили люди. Вот они торчат, трубы, во множестве торчат из-под снега. При каждой трубе была раньше печь, варилось кушанье, люди грелись. Сейчас голо и дико торчат бездомные трубы. Все кругом рухнуло, лежит под снегом, печи, стены, а трубы торчат.

Подъезжаем.

Все одеты в пальто и давно стоят на ногах, накаляя вагон своим жаром. Дядя Федя в шинели, спустив наушники и завязав тесемки под небритым подбородком, встал как скала позади Вали с Люськой. Толчок под ногами, и остановился поезд, люди начинают выливаться из вагона.

Свежий воздух в лицо, столб, часы...

Ленинград?

Толпа льется по перрону...

- Держись! - вскинув на спину багаж, велит Люське дядя Федя. Люська ухватилась за его шинель рукой в рукавичке... Железная калитка в конце перрона, и у калитки - да, она! - тетя Дуся, постаревшая, потемневшая, но она, она! - пряди стриженых волос вдоль щек, папироса во рту, прижмуренный глаз...

9