Собрание сочинений. Том 3. Гражданская лирика и поэмы

Только что пришел
поезд в город южный.
Звон стрекоз и пчел
закружился, дружный.

Вышли на вокзал

два юнца в фуражках,
с будущим в глазах,
с «Р» и «У» на пряжках.

Взялись за ремни

легких чемоданов,
о пошли они
в гору, в город Жданов.

Клены с двух сторон

и — с голубем афиши.
Ясно — это он,
год грозы нависшей.

Год борьбы за мир,

когда лист Воззванья
плыл вокруг земли,
шел из зданья в зданье.

Год, когда сквозь ночь

взвыли батареи,
год призыва: «Прочь
руки от Кореи!»

Год, который нес

красный флаг, шагая
от болгарских роз
к тростникам Китая.

Жизнь и труд — ценой

битв в защиту мира,
выдержки стальной
коммунистов мира.

…Тихие дома.

Рокот стройки новой.
И завод с холма
улицы Садовой.

Мальчики стоят.

Им дымки застлали
яркий, как театр,
корпус Азовстали.

С пламенем свечей,

вечных и бессонных,
с плавками печей
четырехсоттонных.

Выставил гигант

вдоль реки сифоны
и в сотню труб — орган
для своих симфоний.

Комсомольцы — здесь.

Место им готово.
И у двух сердец
шелест двух путевок.

Здесь расскажут им

о конце Мазая —
как окутал дым
сорванное знамя;

как враги, стуча

в буквы молотками,
имя Ильича
сбросили на камни;

как в годину бед

полз Мазай под стену
с миной в цех к себе,
к темному мартену.

…Протянув очки,

на пыланье пляски
смотрят новички
в куртках сталеварских.

Тут расскажут им

неподдельно, просто,
как неколебим
был он на допросах.

Враг ему: — Дадим

домик, денег груду,
будут «господин»
называть вас всюду…

Но ни за мильон

долларов и марок
не отдал бы он
славы наших варок!

Жизнь и ту не взял,

отстранил, как плату.
Слова не сказал
мучившему кату…

«А у меня — страна!

Мир — на все века мне!»
И хранит стена
запись острым камнем:

«Мучил? Ну и что ж

вымучил, ничтожный?
Можешь? Уничтожь!
Тоже невозможно…»

И с вниманьем глаз,

грустных, беспокойных,
слушают рассказ
новички на койках…

Как без слов шагал,

пленный, босиком он
и в глину большака
ставил ком за комом

ноги, и земля

липла к ним, слеплялась,
так она сама
за жизнь его цеплялась.

И он шагал, таща

комья глины вязкой,
и не замечал,
что по бокам две каски.

Вел его конвой

лагерем, за стены.
И вдруг разнесся вой,
жалкий вой сирены.

И в последний час

по дороге к яру
вновь увидеть нас
удалось Макару.

Встал у ямы он.

Но, разбросав рассветы,
с неба роем солнц
спрыгнули ракеты,

и на штаб врага,

запылавший, яркий,
грянул ураган
бомб советской марки.

Шел родной металл

с песней: «К югу! К югу!»
И Мазай шептал
благодарность другу

летчику, что круг

развернул в наклоне
и «спасибо, друг»
слышал в шлемофоне…

В громе бомб уже

был не смертник пленный,
здесь, на рубеже,
мастер встал мартенный.

Он ценил на глаз

мощь, удар металла,
и это его власть
штаб врага взметала!

Над Мазаем — дым,

взрывы землю рыли.
А враги под ним
прятались в могиле.

Он стоял один

и плевал в глаза им.
Он — непобедим.
Он — земли хозяин!..

Но когда в него

впились злые пули —
скорбью огневой
стены полыхнули.

И когда штыки

повернулись в теле —
говорят, гудки
заунывно пели.

И когда тот ров

враг сровнял с площадкой
у друзей с голов
ветер сдунул шапки.

И стоял Мазай

в наших долгих думах,
в мыслях и в глазах
партизан угрюмых.

…Видите, сейчас —

смел, в себе уверен —
он стоит у нас
среди клумб на сквере.

Выплавлен в огне,

из металла отлит.
И со скамейки мне
виден его облик.

Просто вышел в сад

подышать — жара ведь!
А печь — его краса —
продолжает плавить…

Смотрят новички

на очки под кепкой,
на его зрачки,
на губы крупной лепки.

И в лучах косых

никнут от печали
на фуражках их
молотки с ключами.

Только что печаль?

Вам — ворота настежь!
Завтра вас к печам
ставит старший мастер.

В цех! С огнем сдружись,

молодое племя!
Здесь не гаснет жизнь,
здесь не молкнет время.

Слышите — гудок?

В кленах вся дорога…
Вот и эпилог.
Но жизнь — без эпилога.

И ребята в цех

входят, продолжая
ради счастья всех —
труд и жизнь Мазая.