Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас

Я тоже был возмущен и крайне охладел к Орасу. Предчувствуя несчастья, грозившие Марте, я тщетно пытался предотвратить их. Все наши старания вернуть ее оказались безуспешными. Предвидя, что без борьбы мы не уступим ему его жертву, Орас поспешил переменить квартиру. Он снял комнату в другом квартале и жил там с Мартой так уединенно, что нам потребовалось больше месяца, чтобы отыскать их. Когда же это удалось, было уже слишком поздно убеждать их менять решение и сложившиеся привычки. Наши увещания только сильнее восстановили обоих против нас. Орас так подчинил себе свою любовницу, что она совсем перестала нам доверять. Забывая, что нередко она сама рассказывала нам о всех обидах, какие он причинял ей, она хотела, чтобы отныне мы поверили в ее счастье, и упрекала нас, будто мы без всякого основания приписываем ей какие-то страдания, которые между тем наложили уже глубокий отпечаток на ее лицо. Мы предвидели, что если не теперь, то скоро ей понадобятся деньги и работа, но не могли уговорить ее принять от нас хотя бы незначительную помощь. Она отклонила наши предложения даже с каким-то высокомерием, которого раньше никогда не проявляла.

— Я все равно стала бы бояться, — сказала она, — не скрывается ли опять за вашими услугами какое-нибудь благодеяние Арсена; и хотя мне известно, как вы были всегда великодушны ко мне, признаюсь, мне трудно простить вам справедливое недоверие Ораса, вызванное таким положением вещей.

В своей преданности несчастной подруге Эжени доходила до истинного героизма; но все было тщетно. Орас ненавидел ее и настраивал против нее Марту. Все проявления нашей предупредительности принимались сдержанно, даже холодно. В конце концов это обидело и утомило нас; поняв, что нас избегают, мы не захотели быть навязчивыми. За всю зиму мы виделись не больше трех раз; а весной, встретив однажды Ораса на улице, я убедился, что он притворяется, будто не узнает меня, видимо желая избежать разговора. Это дало нам повод считать, что мы окончательно рассорились, чем я был очень огорчен, а Эжени и того больше. Она не могла без слез произносить имя Марты.

ГЛАВА XVIII

Из романов, по которым Орас изучал женщин, он вынес о них такое смутное и противоречивое представление, что играл с Мартой, как ребенок или кошка играют с каким-нибудь неизвестным предметом, одновременно и притягивающим и пугающим. После мрачных, фантастических женских образов, которыми романтизм насытил воображение молодых людей, в литературе начал возрождаться стиль, характерный для искусства восемнадцатого века, — стиль помпадур, как стали его называть, и нашими грезами завладели красавицы более соблазнительные и опасные. Жюль Жанен[121] дал к этому времени, как мне кажется, удачное определение прелестного во вкусах, в искусстве, в моде. Он давал его по любому поводу, всегда изящно и остроумно. Школа Гюго украсила уродливое и отомстила за него классической школе с ее каноном прекрасного. Школа Жанена облагородила манерное и вернула ему все обаяние, слишком долго отрицавшееся и заклейменное суровым презрением наших республиканских вкусов. Литература творит иногда такие чудеса совершенно незаметно. Она воскрешает поэзию прошлых времен и, предавая забвению все, что некогда вызывало справедливую критику, доносит до нас, как забытый аромат, неоцененные нами до сих пор богатства стиля, который уже не вызывает нападок, ибо перестал господствовать безраздельно. Искусство, хотя оно и выступает в роли эгоиста (искусство для искусства), само того не подозревая, формирует прогрессивное мировоззрение. Оно мирится с ошибками и неудачами прошлого, чтобы, как в музее, сохранить реликвии побед.