Собрание Сочинений. Том 4. Произведения 1980-1986 годов.

Из французского королевства
доставили стекла и камень,
чтоб на Манхэттенском острове
вывести эти сходящиеся аркады.
Они не подлог,
а доподлинный памятник ностальгии.
Голос американки нас приглашает
платить, кто сколько может,
потому что постройки — мнимость,
и деньги, брошенные в тарелку,
все равно обратятся в шекели или в пепел.
Это аббатство ужасней
пирамиды Гизеха^{79}

и Кносского лабиринта^{80},поскольку тоже виденье.
Слышишь лепет фонтана,
а фонтан — в Апельсиновом дворике^{81}или в песне «Асры»^{82}.Слышишь звуки латыни,
а латынь звучит в Аквитании,
у самых границ ислама.
На гобелене видишь
разом гибель и воскресенье
приговоренного белого единорога,
ведь время в этих местах
живет по своим порядкам.
Этот задетый рукою лавр зацветет,
когда Лейф Эйриксон ступит на берег Америки.
Странное чувство: похоже на головокруженье.
До чего непривычна вечность!

ДЛЯ ФАНТАСТИЧЕСКОГО РАССКАЗА

В Висконсине, Техасе, а может быть, Алабаме ребята играют в войну между Севером и Югом. Я (как и все на свете) знаю: в разгроме есть величие, недоступное шумной победе, но могу вообразить, что длящаяся не один век и не на одном континенте игра достигает в конце концов божественного искусства распускать ткань времени или, как сказал бы Петр Дамиани, изменять былое.

Если это случится и после долгих игр Юг разобьет Север, нынешний день перестроит прошедшее, так что солдаты Ли в первые дни июля 1863 года выйдут из-под Геттисберга^{83} победителями, перо Донна допишет поэму о переселении душ, состарившийся идальго Алонсо Кихано завоюет любовь Дульсинеи, восемь тысяч саксов в бою под Хастингсом разгромят норманнов, как раньше громили норвежцев, а Пифагор под Аргосским портиком не узнает щита, которым оборонялся, когда был Эвфорбом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ {84}

Исчерпав некое число шагов,
отмеренных тебе на этом свете,
ты умер, говорят. Я тоже мертв.
И, вспоминая наш — как оказалось,
последний — вечер, думаю теперь:
что сделали года с двумя юнцами
далеких девятьсот двадцатых лет,
в нехитром платоническом порыве
искавшими то на панелях Южных
закатов, то в паредесовых струнах,
то в россказнях о стойке и ноже,
то в беглых и недостижимых зорях
подспудный, истинный Буэнос-Айрес?
Собрат мой по колоколам Кеведо
и страсти к дактилическим стихам,
как все в ту пору — первооткрыватель
метафоры, извечного орудья
поэтов, со страниц прилежной книги
сошедший, чтобы — сам не знаю как —
побыть со мною в мой никчемный вечер
и поддержать в кропанье этих строк…

СЧАСТЬЕ

Всякий обнявший женщину — Адам. А его женщина — Ева.

Все происходит впервые.

Я увидел на небе белый круг. Мне говорят «луна», но это всего лишь слово, всего лишь миф.

Я побаиваюсь деревьев. Они до того прекрасны!

Мирные звери вокруг ожидают своих имен.

В книгах на полке нет ни единой буквы. Они возникают, как только я раскрываю книгу.

Перелистывая атлас, я создаю Суматру.

Всякий хватающийся в темноте за спички изобретает огонь.

В зеркалах нас подстерегают чужие лица.

Всякий смотрящий на море видит Великобританию.

Всякий произносящий строку Лилиенкрона^{85} вступает в битву.

Я увидел во сне Карфаген и легионы, разрушившие Карфаген.

Я увидел во сне клинок и весы.

Слава любви, в которой никто не обладает никем, а каждый дарит себя другому.

Слава кошмару, после которого понимаешь, какой ад мы способны создать.

Всякий вступающий в реку вступает в Ганг.

Всякий смотрящий на песок в часах видит распад империй.

Всякий играющий с кинжалом предвещает убийство Цезаря.

Всякий спящий несет в себе всех — и живых, и мертвых.