Собрание сочинений. Том 4

Выходит, духовной пищей не удивишь, во-первых, того, у кого смещены цели жизни и кто материальное ставит выше духовного, — это важный момент. Вредоносность этой философии прежде всего в том, что, внушенная безусым юнцам, она безобидно позволяет им пропускать подлинную духовную пищу, оставляя лишь всевозможные ее суррогаты — коктейли из низкопробных закупных фильмов, худых телекартин да развлекающей музыки, разобраться во вредоносном влиянии которой требуется ум и усиленное потребление настоящей духовной пищи.

Воинственность действенного мещанства — как раз в этом: заставить молодняк пропустить в жизни самое главное — поиск ее духовной сути. Превратить этот молодняк в себе подобных рвачей дефицитного пока вещного имущества.

Да, это так. Все, кажется, ясно.

Печально одно. Пустеют наши библиотеки. Наплыв народу — в дни студенческих сессий и выпускных экзаменов. Много мудрых мыслей пылятся на полках невостребованными, непрочитанными. Мысль же о книгах на книжных полках отдельных квартир приводит меня в трепет. Эти книги — в массе своей — напоминают узников, замкнутых в оковы стеклянных шкафов, так и не допрошенных с пристрастием. Подумать только — пять миллиардов книг во всех библиотеках страны и тридцать — в шесть раз больше — в домах людских. Узнать бы еще — сколько их, так ни разу и не раскрытых?

И вот уж грешная мысль неотвязно следует за мной. «Духовной пищей никого не удивишь», — может, не удивишь потому, что слишком много ее? Слишком доступна, близка, а оттого и цена ей меньше? Слишком легко попасть в музей — не оттого ли люди, живущие с ним по соседству, так ни разу в нем и не бывали? Не потому ли есть москвичи, не знающие, где Третьяковка?

Нет ли печальной закономерности в таком постулате: дешево то, что доступно, дорого то, что редко. А если «духовная пища» дешевеет рядом с нехваткой материального, не возникает ли переоценка ценностей? Переоценки, когда удивишь новомодной кофточкой, но не удивишь стародавними «Опытами» Мишеля Монтеня, «Войной и миром» Толстого, стихами Тютчева, старым мхатовским спектаклем, записанным на видеопленку, или картиной Александра Иванова «Явление Христа народу»?

Мне могут возразить, что высокая оценка кофточки отнюдь не противоречит восхищению картиной Александра Иванова или достойной книгой. Согласен — но при одном условии: если кофточка, выстраиваясь в ряд с новомодными сапогами, дубленкой, диваном и ковром, в сознании человека не приобретает больше никаких иных свойств, какими могут обладать удобная одежда и нормальная обстановка. Если же одежда начинает обретать черты престижности, «культурности», даже, если хотите, социальности, если погоня за материальным оборачивается целью жизни, смещение ценностей в системе нравственных координат становится совершенно определенной силой. Преувеличивая значение вещей, человек автоматически преуменьшает значение «пищи духовной».

Особенно легка подобная переакцентировка у молодых, неискушенных.

Так случилось и у Игоря.

7

Публицистика придумала этой затяжной болезни название — вещизм. Самодовлеющая погоня за вещами, поклонение вещам, превращение в вещи даже духовного, например книг, картин.

Учитывая, что многие предметы ширпотреба отечественного производства пока слабо конкурируют с теми же товарами западного образца, вещизм страдает одной печальной особенностью: в массе своей он космополитичен. И тут, хочешь не хочешь, надо признать: слабая работа тех или иных отраслей нашей легкой промышленности создает безусловную лазейку для товаров западного производства, для спекуляции ими, а значит, обретает черты воспитательного просчета.

Плоха или хороша покупка западного товара сама по себе? Да она никакая, если подходить к самому факту покупки со спокойной душой. Ни плоха, ни хороша — обыкновенна. Но в условиях дефицита и спекулянтского взвинчивания цен, скажем, на те же джинсы вдруг возникает такой пример: на штаны чехословацкого производства подросток пришивает западную фирменную марку, и выясняется, что даже на эту марку, на эту блямбу с заморской надписью существует отдельная цена. Не самими джинсами, так хотя бы наклейкой на них мальчишка подтягивает на нужную ему высоту свой «престиж» в глазах сотоварищей или даже просто прохожих.

Какого привкуса эта подробность? Коммерческого? Торгового? Нет — идейного.

И рождена она умом не одного лишь подростка.