Собрание сочинений. Том 4

Теперь они общались каждый день. И не только по делу, в главке. Каждый вечер, как к себе, Клава шла к знакомому, и впрямь ставшему родным, дому. Ей просто требовалось поразузнать подробности новой работы. В институте учат всему, кроме главного: как обращаться с людьми, как с ними разговаривать. К тому же на базу обрушился настоящий шквал товаров. Требовались разворотливость, четкость, от Клавы требовались новые черты характера — сама работа заставляла подобраться, быть сдержанной, деловитой. Не так-то это просто — из разговорчивой и мягкой сразу превратиться в суховатую и резкую. Но что делать? Этого требовала работа — иначе ни с чем не справишься, все завалишь. Клава чувствовала, как в бесконечных разговорах по телефону у нее непроизвольно возникают собачьи интонации той секретарши возле высокого кабинета. Товары получали магазины, а их директора и завы выкатывали Клаве столько хлопот, что человечность и понимание оказывались просто опасными свойствами характера — ничего себе, дела!

И вот Клава бежала к Наперснику. Советовалась.

Он был наверху блаженства! Вечера в его доме походили на институт усовершенствования. Клава узнавала бесчисленное множество подробностей, каких никогда и не слыхивала. Обучалась системе: завбазой — магазин, завбазой — заведующий отделом, трест, главк. Среди прочего, Наперсник научил Клаву многим важным вещам, без знания которых она бы, конечно же, зарылась, влезла в неприятности. Но первая ревизия прошла идеально! Клава боялась ее хуже пожара, но первая ревизия прошла замечательно, и вечером — в честь победы, в честь Наперсника, его бескорыстной помощи и дружбы — они распили бутылку шампанского, которую принесла Клава. Для нее первая победа означала еще и правильность пути, новую уверенность: она может нести колоссальную ответственность, может быть хозяйкой громадного состояния, может управлять людьми.

В тот вечер Клава почувствовала, что Наперсник тоже вздохнул с облегчением.

— Ну вот, — сказал он, — ты и выполнила обязательную программу, как в фигурном катании, знаешь?

— Теперь — произвольную? — рассмеялась Клава.

— Вот именно, — посерьезнел Наперсник. — Произвольную. И даже выше того. Фигуристы свою произвольную программу ведь тоже заранее готовят, репетируют до совершенства. А ты должна выходить на лед и кататься с блеском и мастерством без всякой подготовки, исходя лишь только из предлагаемых обстоятельств. А это значит, — проговорил он многозначительно, — ты должна уметь все.

Они поговорили о том о сем, и вдруг Наперсник хлопнул себя по лбу:

— Совершенно забыл! А хотел сразу тебя обрадовать! Тебе выделена черная «Волга», представляешь? Будешь ездить, как министр. Вот такие дела. Такие права и обязанности.

На базе был и раньше так называемый завовский «Москвич»-пикап, но раз он был полугрузовой, на нем чаще перевозили какие-нибудь мелкие товары, и Клава пользовалась им только из крайней необходимости. Теперь «Волга»! На ней не станешь возить товары с железнодорожной станции. Значит, придется ездить самой.

Клава покраснела, стала благодарить, выходило, что Наперсник и тут всячески заботился о ней — укреплял ее авторитет.

— Н-нда, — проговорил он задумчиво и весьма откровенно, — черная «Волга» — и ты. Как думаешь, Диана, не приодеться ли тебе?

Клава снова вспыхнула. Еще бы, зарплата ее отличалась от прежней до неузнаваемости, плюс к тому всевозможные прибавки и премии, а она насела на работу, — понятное, конечно, дело, но все же, — насела на работу и внешне ничем не отличается от кладовщиц или заведующих отделами, и вот опять укор дорогого и всевидящего Наперсника.

Он вышел из комнаты, вернулся, кинул перед Клавой пачку денег, перевязанную банковской полосатой лентой.

— Возьми у меня в долг, — проговорил он, — потом отдашь, и, пожалуйста, — Клава услышала раздражение, — приведи себя… в соответствие.

Кольнуло ли это ее? Пожалуй, нет. С ней возились, как с малым дитем, а от нее все никакого проку, все какая-то несообразительность, нерасторопность, инфантильность. А ведь от нее ждут уже зрелости — во всем. Еще бы, черная «Волга» — и ее прохудившееся пальтишко студенческой поры, чем не инфантильность — раздражающая и глупая?

Клава взяла деньги, сложила их в сумочку. Они принялись за чай.

Как-то между прочим Наперсник сказал:

— Да, Дианочка, там вы получили болгарские дубленки, так к тебе завтра заедет секретарша одного человека, — он назвал фамилию, — отпусти парочку, женскую, сорок шестой размер, и мужскую, пятидесятый.

— Я же не имею права, — улыбнулась Клава, и ей тотчас стало стыдно.

— Знаю, знаю, — усмехнулся Наперсник. — Деньги они заплатят в магазине, а к тебе привезут записку и копию чека. Только фактуру надо оформить на тот магазин. Желательно тут же. — Он опять обаятельно улыбнулся. — Ну, а третью дубленку я тебе просто приказываю взять для себя! Когда-то еще будет завоз. Выберешь, — он говорил твердо, не допуская возражений, — оплатишь, как и те две, и завтра явишься к нам в обнове.