Собрание сочинений. Том 4

— На вас поступила жалоба, — сказала женщина, со вздохом возвращая паспорт, точно очень сожалея, что не смогла ни к чему придраться. — Жалоба от вашего бывшего мужа и его матери. Что вы уводите сына к себе, не поставив их в известность, не соблюдаете предшествующей между вами договоренности в воспитании ребенка.

— Договоренности?

— А разве у вас нет договоренности? — удивилась женщина.

— Его договоренность, — кивнула Клава в сторону Павла, — означает лишь одно: я не имею права видеться с сыном.

— Какая ерунда! — рассмеялся Павел. — И потом…

— Знаете, что я скажу вам всем, — проговорила женщина, обрывая Павла. — Главное — если вы любите ребенка, это должно быть решающим в ваших отношениях — благо сына. С кем он хочет жить? С матерью или отцом? Это его выбор. Между прочим, суд тоже учитывает это не в последнюю очередь. Ваше право — подать дело в суд. Но даже и в этом случае одному из вас придется регулировать с другой стороной время, продолжительность, место встреч.

— Скоро я подам документы, — воскликнула Клава.

— Ваше право, — согласилась женщина из комиссии, — но…

Она замялась, и Клава поняла ее.

— Главное — воля ребенка, — повторил Павел. И спросил у своей матери: — Верно?

— Я уверена, — сказала Клава, — он захочет быть со мной. И потом…

Она приготовилась говорить про сутулость и искривление позвоночника, про то, что Леня ест всухомятку, когда он один, про продленку — при живой-то матери.

— Давайте спросим его, — сказала мать Павла.

— Давайте! — воскликнул Павел.

— А где он? — спросила Клава.

Павел с подозрительной готовностью выскочил из комнаты и вернулся с Ленечкой. Он подталкивал сына впереди себя, но далеко не отпускал.

— Ну! — проговорил он.

Леня молчал.

— Мальчик, — голосом, смазанным повидлом, спросила женщина, — с кем ты хочешь жить? С мамой или с папой?

Леня опустил глаза, помолчал мгновение и ответил:

— С папой.

Павел продолжал держать его за оба плеча, и Клава даже рассмеялась: до чего же все ясно, до чего очевидно — Павел со своей матерью обработали Ленечку, обкатали его, уговорили, что надо сказать именно так.

Еще смеясь, она оглядела Ленечку внимательнее и вздрогнула. На нем были кордовые джинсики. Может быть, те самые.

Она заплакала. Женщина из гороно гладила ее по плечу, выйдя из-за стола, уговаривала успокоиться, совершенно не понимая, из-за чего плачет Клава.

А Клава плакала оттого, что ей пришла гадкая мысль — заподозрить собственного ребенка. Будто его купили за эти штаны.

Разве можно купить любовь? Да еще любовь чистого ребенка?

Это просто к ней вернулось на миг ее прошлое.

Действительно, грязное прошлое. А Ленечку подговорили, это ясно с первого взгляда. Капали, капали на него без передыху, не давали встретиться с ней, наговорили всякого, вот он и не выдержал, маленький.

«Не подумай только, малыш, что я тебя ругаю, нет, мой милый, ты тут ни при чем».

* * *

Опять из письма:

«Может, я пишу зря, звоню напрасно, как говорится, со своей колокольни?

Стоит ли мне так упорно врываться в мир отца и сына? Мне, грешнице, хоть и отбывшей свой срок — и все же грешнице до конца дней. Ведь в конце концов сын отвык от меня за три года и его по-детски устраивает положение, в котором он находится.

Особенно если не будет меня рядом.

Но ведь есть же, есть еще и другое, что движет матерью, — неземная любовь к своему ребенку. Кто может ответить на вопрос: что движет матерью, если ради спокойствия своего ребенка она согласна уйти из жизни? Что не сделает мать ради своего сына?

Кто имеет право разлучить мать и ребенка?»

* * *

Что ж, вопрос повисает в воздухе.

Клава решила не отступать, и есть надежда, что суд прислушается к ее доводам, а Павел, который не прочь устроить личную судьбу, наконец уговорит свою мать отдать Ленечку бывшей жене.

И все же вопрос повисает в воздухе.

Точнее, он обращен к самой Клаве.

Ей нравились когда-то рассуждения о сильной личности. Сильная личность может, считала она, даже счастье построить.

Но сильная личность может выстроить и несчастье, вот в чем дело.

Невозвратимое не вернешь, что там говорить, речь не о том, чтобы отремонтировать карточный домик, рухнувший от первого порыва ветра.

Речь о том, что обломки ложного способны погрести истинное.

Без чего жизнь становится бессмысленной. Пустой. Никчемной.

* * *

Дай-то бог, чтобы Ленечка вернулся к ней.

Для нее он — единственная и, может, последняя надежда.

Она переступила дозволенное и наказана, ей труднее, чем Павлу, и моя душа теперь на ее стороне.

Нельзя терять человека.

Доколе можно — надо надеяться. Надо протягивать надежду.

Но тетя Паша права…

Закон наказывает на время, а совесть — навсегда.

В Ы Б О Р Ц Е Л И, И Л И Р А С С У Ж Д Е Н И Я О С М Ы С Л Е Б Ы Т И Я

Все реже встречаются ситуации — даже самые личные, самые частные, — которые бы так и оставались делом сугубо личным и частным.