Собрание сочинений. Том 4

Ощущение из главных: их было всегда много, он не помнил одиночества — не понимал, что это значит — в буквальном смысле слова. Еще помнились праздники — их ритмичное постоянство. Надо было набраться терпения, и снова являлся Дед Мороз, с мешком гостинцев — в серебряных, золотых обертках еще и конфеты, хотя даже сами бумажки были замечательной ценностью. А если подождать еще — за окном играла музыка: бухал барабан, и натужно раздувал щеки трубач, приходил Первомай с праздничным обедом. А осенью, в слякоть, на улице развешивали флаги — горел кумачом Октябрь.

Потом он помнил автобусы, нестрашные, но неотвратимые переезды, после которых все начиналось по-новому, будто бы совсем не продолжая старое: собирать начинали задолго, подгоняли обувку, одежку, пальтишки, потом сажали в автобус и куда-то везли. Это ощущение обозначено постепенностью: сначала как-то смутно, потом яснее, наконец автобус запомнился совсем ясно, со всеми подробностями, главное среди которых — цвет. Автобус был сине-зеленым.

Слушая Колю, повторяя затем, после отъезда, его слова, Вера Надеждовна, как археолог, восстанавливала про себя пласты Колиной жизни. Автобусы — это переезды: из Дома — в дошкольный детдом, из дошкольного — в школьный, затем еще в один, наконец — в интернат, мало чем отличимый от школьного детдома.

Они сближались от встречи к встрече. Тяжести Вера Надеждовна не ощущала, но вот облегчение — почувствовала, поняла. У Коли складывались свои отношения с мужем и с дочкой, в которых она могла уже не участвовать. Он проводил у них выходные, встречи становились привычными.

Но однажды Коля все же спросил:

— Кто мои родители? Где?

Попросил:

— Помогите!

* * *

Надо ли?

Она сомневалась, мучила себя вопросами: что это даст? Не станет ли хуже Коле от этого знания? Ясное дело, жизнь его будет сложнее, возникнут новые, самые трудные отношения, которых ведь избегали многие годы взрослые, а потому — сознательные люди.

Но Колина судьба, помимо воли, уже была для Веры Надеждовны чем-то гораздо большим, чем просто человеческая история. Он стал как бы концентрированным выражением смысла ее работы. А значит, смысла жизни.

До сих пор она видела и знала лишь обездоленных малышей. И вот наконец встретила малыша выросшего. Судьба покинутого человека предстала перед ней пусть не в завершенном, так в развившемся виде. И ей самой хотелось узнать — не столько для Коли, сколько для себя, — как выглядят, что думают, что говорят и чувствуют родители, забывшие о собственном сыне. Как так устроены они? И что за непоправимые беды толкают их на такие беспощадные решения?

В архиве Дома обнаружила Колину папочку, ужаснулась — не в первый, конечно, раз, но по-новому: перед глазами все Коля стоял, каким вначале увидела, продрогший, в стоптанных ботинках, с побелевшими костяшками сжатых кулаков, с напуганным, ищущим взглядом. Еще бы! Он надеется, а его… Документ из роддома: мать — такая-то — родив ребенка, через несколько дней ушла, оставив его. Указан ее адрес.

Вере Надеждовне повезло: это был заводской район, и люди, жившие по тому адресу, откуда ушла в роддом молодая женщина, меняя комнаты, улучшая свою жизнь, двигались по пятачку заводских застроек. Так что, начав свой поиск, перебрав несколько домовых книг и добравшись до последней прописки, Вера Надеждовна не сошла, как говорится, с места. Бегать не пришлось. Но пошла вначале все же по старому адресу. И опять не ошиблась. Женщины ведь народ памятливый и на соседей, на их жизнь. Вспомнили старушки, сидевшие у крыльца: да, здесь жили такие — мать, взрослый сын, и жила у них, помнится, молодайка, вроде ждала ребенка. Потом исчезла. Но не жена, нет, тому взрослому сыну — не жена.

Набирала телефон Колиного отца, бесконечно волнуясь. Но характера хватало — голос спокойный, даже чуточку официальный.

— Валентин Григорьевич? Вам звонит такая-то. Прошу вас о встрече.

— А что такое? Что вы хотите?

— Это не телефонный и очень личный разговор.

Хохоток по ту сторону провода: заинтриговало. Побеждает, однако, другое, похоже — характер.

— Я уезжаю в командировку, мне некогда, если вам нужно, позвоните через полмесяца. — А номер телефона все-таки записал.

Звонит через двадцать минут: не устоял перед женским приглашением, встречу назначил, смешно сказать, в пивбаре.

Первое впечатление оказалось самым точным. Внешне — импозантный, солидный, значительный и размерами, и какой-то, как бы потаенной, скрытой значительностью.

Но это пока молчит. Стоит раскрыть рот, и человек уменьшается до размеров лягушки: самоуверенный, самовлюбленный, нагло-пустой, безмерный эгоист.

В пивбаре провел куда-то в подвал, где чмокают и пыхтят насосы. Заметила: подмигнул женщинам в белых халатах — даже встречу эту проводил напоказ, с каким-то глупым смыслом.

Сидеть было негде. Он оперся о бочки, самодовольно расплылся — вон сколько вариантов задала она Колиному отцу, только соображай.

— Чем обязан?

— У вас есть сын?

Щеки съехали вниз, опали.

— А вы — кто?

Назвала должность, место работы. Про Колю пока ни слова.