Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Венский конгресс, представлял странное смешение идей, и нравственных и политических начал, которыми руководились дипломаты, устроивавшие государства по числу душ и квадратных миль, не соображаясь не только с желанием народа, но даже с их национальностью, ни с интересами, ни, наконец, с географическим положением стран и нередко действовавшие с целями своекорыстной политики или личными. Кто подумал бы, например, что представитель свободной Великобритании противодействовал всем влиянием своим, вместе с другими, восстановлению Польского королевства и дарованию ему конституции, соглашаясь лучше, чтобы Польша присоединена была к России, как ее нераздельная провинция – чувство понятное в русских, но странное со стороны англичанина.

Опустим завесу на блестящую по наружности, но мрачную в сущности картину конгресса, где часто из-за женской улыбки, из-за острого слова приносились в жертву интересы целой провинции, и скажем только, что главным деятелем его был князь Меттерних. Известный барон Штейн не выдержал пребывания в Вене и до окончания переговоров уехал.

Этот мирный конгресс готов был превратиться во враждебный лагерь, как вдруг, среди пиров и балов, раздался клик – Наполеон высадился на берег Франции, Наполеон приближается к Парижу, Наполеон, торжествующий повсюду, вступил Императором в Париж. Слова эти имели действие таинственных мане, текель, фарес, пламенем начертанных на стене дворца Балтазара. Все кинулись к оружию и устремились к одной цели, к Рейну, обратив туда же возвращающиеся к своим границам войска.

Отставив Вену, где не давали ни минуты досуга, чтобы очнуться от постоянного чаду лести, увлечения красоты и соблазнов всякого рода, Александр вздохнул свободнее. С той подвижностью и быстротой переходов, которыми отличались ощущения его, он окинул взором события конгресса и… отвернулся от них.

На пути к месту действия, куда спешили войска и государи, ему готовились новые торжества, показывавшие, что народы более веруют в него, чем в своих властителей, ожидают своего спасения скорее от него, чем от них, и это возлагало на него новые обязанности.

В Гейдельберге, утомленный, измученный приемом, от которого не мог избавиться, он поздно вечером вернулся домой; но сон не давался ему; Государь был сильно взволнован и путешествием и мыслию о предстоящей новой борьбе с человеком, хотя побежденным, но все еще пользовавшимся магическим влиянием победителя; он развернул Библию, которую в последнее время всегда возил с собою, ища успокоения в словах святой книги; но взоры скользили по строкам не останавливаясь, и ум отказывался от понимания их. В это время он случайно вспомнил, что девица Стурдза, сестра известного Стурдзы, находившегося при графе Каподистрия и сопутствовавшего ему, Стурдза[44], любимая фрейлина Императрицы Елизаветы и очень уважаемая им самим показывала в Вене письмо г-жи Криднер, которая предвидела и бегство Наполеона, и его торжественную высадку на берега Франции. Стурдза вообще говорила о ней, как о женщине необыкновенной, нашедшей в глубоком раскаянии и молитве спокойствие и счастье, которого тщетно искала в суетном мире. Александру явилось непреодолимое желание увидеть Криднер, с нею беседовать; но где ее достать? Неизвестно даже было где она находилась в то время? Раздавшийся стук у дверей вывел его из мира мечтательности[45]. «В комнату вошел князь Волконский, – пишет Государь, – с видом нетерпения и досады. Он сказал, что решился беспокоить меня в этот необыкновенный час только потому, чтобы отделаться от женщины, которая настоятельно требует свидания со мною, и назвал г-жу Криднер. Можете себе представить мое удивление! Мне казалось, что это сон. Криднер! Криднер! – невольно произнес я. Этот быстрый ответ на мою мысль не мог быть случайным. Я сейчас же принял посетительницу и она, как бы угадывая настроение души моей, поспешила успокоить ее давнишнее смятение утешительными словами».

Криднер, как говорил Государь, подняла перед ним завесу прошедшего и представила жизнь его со всеми заблуждениями тщеславия и суетной гордости; она доказала, что минутное пробуждение совести, сознание своих слабостей и временное раскаяние, не есть полное искупление грехов, что сама она была великая грешница, но что у подножия креста, выстрадала себе прощение постоянной молитвой и горькими слезами. Она говорила с тем же, может быть, красноречием, с каким умный проповедник возвещает вечные истины со своей кафедры, но с большим увлечением, с большим знанием сердца своего слушателя, и, главное, сам слушатель был слишком настроен к впечатлительности тишиною, таинственностью глубокой ночи. Александр был потрясен до глубины души: он плакал.

С этих пор начинаются сношения с Криднер, которые остались не без последствий на его душу, уже подготовленную великими событиями к тому восторженному пиитизму, который нередко отрывал его от земных забот, особенно в последнее время, и заставлял возлагать бремя правления на других деятелей. Баронессе Криднер было тогда 50 лет.