Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10

Туг пришла очередь удивляться сержанту. Он на минуту задумался. Потом переспросил:

- Как ты сказала?

- Сискуаньяр.

- Так разве твой Сискуаньяр - родина?

- Да, это мой край.

Она нахмурила брови и сказала:

- Теперь я поняла, сударь. Вы из Франции, а я из Бретани.

- Ну и что?

- Это ведь разные края.

- Но родина-то у нас одна, - закричал сержант.

Женщина упрямо повторила:

- Мы сискуаньярские.

- Ну, ладно, Сискуаньяр так Сискуаньяр! Твоя семья оттуда?

- Да!

- А что делают твои родные?

- Умерли все! У меня никого нет.

Сержант, человек красноречивый и любитель поговорить, продолжал допрос:

- У всех есть родные или были, чорт возьми. Ты кто такая? А ну, говори скорее.

Женщина слушала, оцепенев, эти окрики, похожие более на звериное рычанье, чем на человеческую речь.

Маркитантка поняла, что пришло время снова вмешаться в беседу. Она погладила головку грудного младенца и ласково похлопала по щечкам двух старших.

- Как зовут крошку? - спросила она. - По-моему, она у нас девица.

Мать ответила:

- Жоржетта.

- А старшего? Этот сорванец, видать, кавалер.

- Рене-Жан.

- А младшего? Ведь и он тоже настоящий мужчина, гляди какой щекастый.

- Гро-Алэн, - ответила мать.

- Хорошенькие детки, - одобрила маркитантка, - посмотрите только, прямо взрослые.

Но сержант не унимался:

- Отвечай-ка, сударыня. Дом у тебя есть?

- Был дом.

- Где был?

- В Азэ.

- А почему ты дома не сидишь?

- Потому что его сожгли.

- Кто сжег?

- Не знаю. Война сожгла.

- Откуда ты идешь?

- Оттуда.

- А куда идешь?

- Не знаю.

- Говори толком. Кто ты?

- Не знаю.

- Не знаешь, кто ты?

- Да просто бежим мы, спасаемся.

- А какой партии ты сочувствуешь?

- Не знаю.

- Ты синяя? Белая? С кем ты?

- С детьми.

Наступило молчание. Его нарушила маркитантка.

- А вот у меня детей нет, - вздохнула она. - Все некогда было.

Сержант снова приступил к допросу.

- А родители твои? А ну-ка, сударыня, доложи нам о твоих родителях. Меня вот, к примеру, звать Радуб, сам я сержант, я с улицы Шерш-Миди, мать и отец у меня были, я могу сказать, кто такие мои родители. А ты о своих скажи. Говори, кто были твои родители?

- Флешары. Просто Флешары.

- Флешары - это Флешары, а Радубы - это Радубы. Но ведь у человека не только фамилия есть. Чем они занимались, твои родители? Что делали? Что сейчас поделывают? Что они такого нафлешарничали твои Флешары?

- Они пахари. Отец был калека, он не мог работать, после того как сеньор приказал избить его палками; так приказал его сеньор, наш сеньор; он, сеньор, у нас добрый, велел избить отца за то, что отец подстрелил кролика, а ведь за это полагается смерть, но сеньор наш помиловал отца, он сказал: «Хватит с него ста палок», и мой отец с тех пор и стал калекой.

- Ну, а еще что?

- Дед мой был гугенотом. Господин кюре сослал его на галеры. Я тогда еще совсем маленькая была.

- Дальше?

- Свекор мой контрабандой занимался - соль продавал. Король велел его повесить.

- А твой муж чем занимался?

- Воевал.

- За кого?

- За короля.

- А еще за кого?

- Конечно, за своего сеньора.

- А еще за кого?

- Конечно, за господина кюре.

- Чтобы вас всех громом порасшибало! - вдруг заорал один из гренадеров.

Женщина подскочила от страха.

- Видите ли, сударыня, мы парижане, - любезно пояснила маркитантка.

Женщина в испуге сложила руки и воскликнула:

- О господи Иисусе!

- Ну-ну, без суеверий! - прикрикнул сержант.

Маркитантка опустилась рядом с женщиной на траву и усадила к себе на колени старших детей, которые охотно к ней пошли. У ребенка переход от страха к полному доверию совершается в мгновение ока и без всяких видимых причин. Тут действует какое-то непогрешимое чутье.

- Бедняжка вы моя, бретоночка, детки у вас такие милые, просто прелесть. Сейчас скажу, сколько им лет. Вот тому, что побольше, - четыре годочка, а младшему - три. А девица эта, смотри, как сосет, сразу видать - знатная обжора. Ах ты, чудовище этакое! Ты так свою мамашу совсем скушаешь. Вот что, сударыня, вы ничего не бойтесь. Вступайте в наш батальон. Будете вроде меня. Зовут меня Гусарша. Это мое прозвище. Но по мне уж лучше Гусаршей зовите, чем мамзель Двурогой, как мою матушку. Я - маркитантка, а занятье наше маркитантское такое - разноси себе воду, пусть кругом стреляют и убивают. Хоть тут все на свете перевернись. У нас с вами одинаковая нога, я вам свои башмаки подарю. Десятого августа я была в Париже и подавала напиться самому Вестерману.⁷